Конечно, Эдмонд не рассчитывал, будто бы проблемы и неприятности кончились, едва они выбрались из того проклятого дома, вовсе нет — но он не предполагал, что они будут столь дурацкими и их будет столь много. Поначалу он вообще решил, что доктор с чего-то вздумал над ним насмехаться, притворяясь, будто бы он не помнит Маргариту и решает с какого-то черта лечить его. Мужчина, даром что не применял физической силы, пригрозил бедолаге серьезными проблемами. К счастью, решение нашлось — оказывается, доктор от чего-то напрочь забывал о своей необычайно проблемной пациентке только тогда, когда отлучался от нее. Кворну пришлось заплатить сверх обычного, дабы упомянутый доктор занялся исключительно сводной сестрой. Еще одна чертовщина, еще одна странность.

В первый ночь вместе с Маргаритой сидел, не смыкая глаз, сам Эдмонд, не отлучаясь от нее ни на минуту. Он сам склонен был верить в неутешительный диагноз врача, который тот озвучил сразу же, безо всяких обиняков и колебаний, заставивший охотника испытать весьма богатую гамму эмоций даже несмотря на то, что они у него уже были приглушены по роду деятельности. Он ведь этого хотел, правда ведь хотел? Видеть во всех подробностях, как дочь той проклятой мегеры медленно, мучительно умирает, как она тяжко страдает от болезненной раны — не это ли был предел его мечтаний? Когда его самого истязали и мучали, она его утешала, но было ли это взаправду, а даже если и было, то искренне ли, или просто этакая игра, издевка?

Да, Кворн получил то, что хотел — Маргарет страшно мучилась, все ее существование было наполнено едва ли не предсмертной агонией, и это из-за не самой серьезной раны. Неужели она была так болезненна? Терзающий ее горячечный бред, когда она тяжело страдала и даже не узнавала никого из них, только дополняли общую картину почти невыносимых мук. Причиной которых, между прочим, был лично он, пусть даже невольно. Это ведь он сам нанес ей эту рану, он и только он. Вины охотника в том не было, он себя даже не думал винить, но оставаться равнодушным к страданиям сводной сестры, и уж тем более получать от них удовольствие он никак не мог. Именно он больше всего ухаживал за больной и делал все, что было в его силах ради облегчения ее состояния, впрочем, понимая, что она сама этого не вспомнит, сверх этого, он Гертруду намеренно попросил ничего не говорить ей. Себя охотник уговаривал и успокаивал тем, что он бережет и выхаживает ее для справедливого суда, да и испытанные ею муки уже в какой-то мере могут искупить самую малость ее злодеяний.

Уже вот как целых десять дней она страдала от раны, которую иные могли перенести чуть ли не на ногах — чрезвычайная хрупкость и болезненность удивили Эдмонда, уже порядком утомившегося за все это время, но державшегося бодро и старающегося не показывать усталости. Он был так занят, что даже не проверил содержимое чемоданов и даже не остановился расспросить Анну, лишь сообщив ей, что сделает для Маргариты все возможное и невозможное тоже. Хорошо еще, что ему здорово помогала в этом всем Гертруда и то, что Маргарита все еще жива, было благодаря самоотверженной фэй-ул в, пожалуй, даже большей степени, чем стараниями врача и его, Кворна, собственными.

На шум в комнате приходит Эдмонд с изрядными синяками под глазами — ярким следствием недосыпа, который с каждым днем скрывать становилось все сложнее, даже несмотря на бодрящие снадобья и эликсиры. От язвительного замечания его удерживает вид Маргариты, ведь такой слабой, такой исхудалой, несчастной и истерзанной ему ее еще никогда не приходилось видеть. Она уже прошла через персональный ад. Да уж, одно дело желать ей мучений, причем вполне заслуженных, и уж совсем другое — наблюдать как сами эти мучения, так и результат их. Он молчит какое-то время, попросту смотря при этом на раненную, пока ту поит Гертруда с удивительно трогательной заботой. Неужто настолько ценит их дружбу?

— Доктор сказал, что сейчас придет. Как ты себя чувствуешь?

Черт бы все это побрал! Он не это хотел сказать, но губы сжались против воли, не дав сказать большего. Он не может ей сочувствовать, не может ее жалеть, и все же он не знает всей правды. Нужно разобраться во всем, нужно дойти до сути прежде чем рубить с плеча. Вот он уже сделал так, и каков результат? Нет, нет и еще раз нет. Ее смерть не принесет ему облегчения, как не принесли никакого облегчения ее тяжкие страдания. Кворн обнаружил, что ему было невыносимо больно от мучений сводной сестры, какой бы гадиной он при этом ее не считал.

Отредактировано Эдмонд Кворн (17.06.2022 21:44)

Со стороны Герды можно услышать вздох облегчения – Маргарет выглядела намного лучше и даже могла двигаться, не смотря на серьезность своего ранения. Порываясь пресечь ее попытку приподняться на постели, фэй-ул все-таки не решилась коснуться подруги. Что уж там, даже дышать на неё ей было страшно. А вдруг переломается? Как тростиночка на ветру, Маргарет была такой же хрупкой, и опасения доктора за ее жизнь были справедливы.

- Осторожно! Доктор сказал, что после долгого истощения лучше не пить так много, - Придерживая стакан, чтобы тот не выпал из слабых рук, увещевает Герда. Волосы у нее растрепанные, а лицо бледное – последние десять дней никто в этом доме не отдыхал как положено.

Взгляд украдкой падает на повязку; рана уже не кровоточила и жутких багровых разводов на желтоватой ткани бинтов больше не появлялось.

- Не болит? – Спрашивает Герда, прежде чем ответить на вопрос Маргариты, - Эдмонд привез нас к графскому доктору, еще в тот день, когда вы потеряли сознание и…

Упомянутый заходит в комнату, и атмосфера в ней резко меняется, становится напряженной. Конечно, Маргарет совсем не рада была увидеть своего потенциального убийцу; планировать свою смерть и столкнуться с ней напрямую – вещи несоизмеримо разные. Герда не могла упрекнуть Эдмонда в том, в чем он виноват не был, но подруга… пожалуй, она имела основания его бояться.

Убедить ее в обратном будет непросто. Да и надо ли? Отношения этой парочки все еще вызывали у Герды много вопросов. Вопросов, которыми она не хотела задаваться прямо сейчас.

Она качает головой – Эдмонд был человеком жестким, но не чурбаном, отнюдь. За десять прожитых практически бок о бок дней это было замечено и принято к сведению. С ним тоже нужно разговаривать.

- Нам лучше уйти? – Герда осторожно гладит ладонь подруги кончиками теплых пальцев, пытаясь ее успокоить, - Доктор вот-вот придет, и ему понадобится вас осмотреть. Я вернусь к тому времени, если понадоблюсь – колокольчик стоит у прикроватной тумбочки, его хорошо слышно со всех концов дома. И… все хорошо?

Эх, ну вот по трудам ему и награда. Помогал выхаживать эту мегеру, и ради чего? Впрочем, было ради чего. Нельзя было позволить ей вот так умереть, это было бы слишком легко, слишком милосердно по отношению к ней, однако можно было сказать с полной уверенностью, что если бы не старания Гертруды и, чего уж там скромничать лишний раз, его собственные, Маргарита бы не выжила. Разумеется, основная часть заботы лежала на необыкновенно верной, преданной и заботливой подруге, да и доктор здорово постарался, учитывая все странности такого лечения, но вот лично он, Эдмонд, тоже сделал немало.

Проходящему мимо него доктору он лишь приветственно кивает, не находя нужным говорить с ним. Доктор этот за свои старания был весьма щедро вознагражден, хотя тот факт, что у Маргариты останется шрам, вызвал у Кворна справедливое недовольство – не дворовую девку он лечил, в самом-то деле, мог бы и постараться. Со шрамом они потом должны будут что-то сделать, потому как лично ему, Эдмонду, такое совсем было не по душе. Возникшее при этом противоречие нельзя было не заметить — в самом деле, как так получается, что он ненавидит ее и винит во всех бедах, причиненных его несчастной семье и ему лично, но вместе с тем спасет ее жизнь и страшно недоволен оставленным шрамом.

Впервые за десять дней предоставленный сам себе и тем самым заполучив в свое распоряжение некоторое количество свободного времени Эдмонд решил в очередной раз проверить “Исповедника”, хотя надежное оружие и так было в безупречном состоянии. Клинковая часть с безупречно острой заточкой, дуло и револьверный механизм тоже были в отличном состоянии, но охотник уже скорее по устоявшейся привычке придирчиво изучает каждую мелочь, проверяя решительно все. Следом идут патроны, которые он пересчитывает и проверяет, чтобы не было брака — но нет, учитывая их цену, такая вероятность ничтожна. Их количества еще хватит на пару-тройку серьезных сражений, а вот потом надо будет пополнить запас, который он держал в месте, которое мог с натяжкой назвать домом. Временным, разумеется.

Сразу после этого он занимается уже вороной, терпеливо ждущей своей очереди. Кормить он ее никогда не забывал и кормил очень хорошо, по достоинству оценивая всю ту помощь, что Эда ему оказывала, ну а во ответ ворона не покушалась на его глаза, предпочитая реализовывать эту страсть на недругах охотника. Правда, орочьи глаза она никогда не ела, очевидно, брезгуя — в этом она здорово напоминала самого Кворна в его ненависти и отвращению к оркам. Он знал, что сколько бы не уничтожил этих клыкастых тварей, этого все равно будет недостаточно, что где-то останется еще выводок этой заразы. Хорошо бы какая-то очередная магическая чума выкосила весь тот поганый род, но нет настолько избирательных болезней.

Покончив с рутиной, Эдмонд принялся терпеливо ждать, пока либо доктор, либо Гертруда его не позовут, ведь надо же было знать, что делать дальше. Конечно, можно было бы просто подремать и таким образом скоротать время, ведь сон — отличный способ это сделать, но сейчас охотник был слишком раздражен, чтобы уснуть даже несмотря на уже почти хронические усталость и недосып. Даже без тех проклятых иллюзий у сестры имелось немало способов, чтобы досадить ему, чтобы заставить чувствовать себя виноватым, хотя на сей раз она, надо признать, здорово перестаралась. Так и умереть ведь можно.

Недовольство на лице Герды отражается очень четко: имея привычку быть учтивым рядом с Эдмондом, доктор не считал нужным придерживаться её рядом с другими гостями своего дома. Невероятная двойственность для человека его профессии, она вызывала оправданное волнение о душевном спокойствии Маргарет. Кому же будет приятно выслушивать что-то подобное?

Но Герде не приходится заступаться за подругу, ведь та прекрасно справляется без её помощи. Снова эта перемена, переход от тепла к холоду, из раза в раз проходивший для неё незаметно: слегка поежившись, будто бы от наполнившего комнату сквозняка, фэй-ул вжимает голову в плечи; но не попадёт же она под раздачу, верно? Глупая привычка.

Смущенный доктор удаляется в спешке, и позабытые им бумаги оказываются в руках более собранной особы. Уже не в первый раз Герда с готовностью обмакивает перо в чернила, чтобы заполнить новый лист истории: рекомендации и детали разговора, которые стоило держать в голове ближайшие декады, задерживались в ней с большим трудом. Эх, вот бы как следует выспаться.

Резкое движение - замеченное лишь краем глаза, оно кажется не более чем колыханием занавесок, не сопутствуй ему характерный звук. Герда подскакивает на месте:

- Режим! Вы должны соблюдать постельный режим!

И вовсе её не трогают жёсткие слова аристократки, не привыкшей, верно, чтобы ей перечили; фэй-ул стоит прямо перед Маргарет, упирая руки в бока и хмурится, качая головой под самый конец её монолога.

- Даже не подумаю, - Мягко, но очень серьёзно говорит Герда, - Вам, по хорошему, даже двигаться не положено, что говорить о долгих поездках. Мы никуда не опаздываем и, если уж на то пошло, вы задержите меня куда сильнее, ежели по пути с вами что-то случится, дорогуша. Маргарет, не относитесь к себе так небрежно, и знайте наверняка - я буду первой, кто будет обеспокоен моим комфортом.

Она мнется, прежде чем продолжить.

- А если все дело в докторе, который не проявил к вам должного уважения... Я что-нибудь придумаю. В городе найдутся специалисты и получше, уж простит меня вся местная знать. Кхм, - Приоткрыв дверь, Герда все же исполняет просьбу Камелии, - Господин Кворн? Прошу, подайте леди её саквояж.

Совершенно потеряв дар речи от такой ледяной отповеди, мужчина даже не нашелся с ехидным, ядовитым ответом. Нет, каково нахальство. После всего сестра чуть ли не делала его виноватым во всем этом, более того, имела наглость не просто указывать ему на него промахи, нет, она еще и обращалась с ним словно он был ее личным слугой! Эдмонд сначала все же намеревается что-то сказать, но в итоге резко кивает и выходит из комнаты, успокаивая свою ярость только тем, что Маргарита по-прежнему выглядела хуже тех сударынь, которых уже собираются отпевать. Кроме того, пар он уже несколько выпустил, и это явно пошло ему на пользу. И откуда, спрашивается, только взялись все эти эмоции? Он-то полагал, что от некоторой их части уже смог избавиться, но нет, оказалось, что еще недостаточно. Можно сказать, что эмоциональность снова начала ему мешать. Нельзя этого допустить.

Выйдя из комнаты, он терпеливо ждет, пока сводная сестра приведет себя в порядок, не понимая, впрочем, зачем были эти показные манеры — ну вот чего он там, спрашивается, не видел? Пусть даже у них близость была всего раз, зато какая. Такое он никогда не забудет, и даже было не так важно, под внушением это все было или нет, потому что такого удовольствия тогда еще совсем молодой Эдмонд ни с кем не испытывал, да и после с этим ничто уже не сравнить было. Удовольствие ведь ему не внушили, о нет, ему тогда внушали и дурманили разум исключительно всякой гадостью, терзая и мучая его. На кнут и пряник это не походило уже хотя бы потому, что сестра утешала его крайне редко. Можно было разве что предположить, что она отчаянно пытается сохранить лицо перед Гертрудой, своей весьма близкой, хотя и, похоже, единственной подругой. Вот и как так получилось, что у такой гадины оказалась столь прелестная подруга, решительно во всех смыслах. Впрочем, далеко забегать вперед с поспешными выводами явно не стоит, ведь может так статься, что сия фэй-ул тоже в чем-то нехорошем замечена и далеко не так мила, как кажется.

Выждав куда больше указанных нескольких минут, мужчина вежливо стучит в дверь и лишь тогда, когда получит разрешение, входит в комнату, где застает двух подруг за в высшей степени великосветской беседой, делая вид, что почти вся эта беседа от него ускользнула, и ведь в какой-то мере так оно и было, потому что изрядную ее часть он пропустил, погруженный в собственные мысли. Стало быть, его совесть была почти чиста. Нет, постойте-ка, а чего это он, собственно, опять в роли виноватого?! Прошло уже столько времени, ситуация, казалось бы, была совершенно иной, но нет, опять он делает что-то не так, опять ему выговаривают, словно неразумному невоспитанному недотепе. Неужели Маргарита не понимает, что он уже далеко не тот юноша с промытыми мозгами, что сейчас его злить было очень опасно? Конечно понимает, а вот если он вспылит, сделает что-то непоправимое, то виноват снова будет он. Надо не поддаваться на провокации этой негодяйки, надо вести себя достойно и давать достойные сына графа отповеди.

То, что сестра не просто оделась как подобает, а еще и нанесла макияж, пусть даже скромный, наводит на определенные мысли. Стало быть, ей действительно лучше, хотя вид по-прежнему вымученный, даром что Маргарита всеми силами старалась это скрыть. Все это вызывало чувства весьма смешанные.

— Дамы не желают отобедать? Я отдам приказ прислуге, — ровным голосом говорит Кворн, решая не вникать в беседу, вместо этого задав куда более приземленный вопрос. — Вероятно, пара бокалов доброго вина тоже пойдут вам на пользу.

Отредактировано Эдмонд Кворн (02.07.2022 11:19)

Неосознанно заходя в тупик, Герда предпочитает начать сначала, и Маргарита поддерживает её в этом решении. Друзья по переписке, близкие, и две личности, отличные друг от друга статусом и судьбой, далёкие, точно звезды на ночном небе. Сложно было поверить, что именно они общались так тепло друг с другом напротяжении всех этих лет, но Герда всегда полагала, что первой в любом знакомстве люди демонстрируют свою маску - отпечаток воспитания и опыта, пережитого в обществе, который обществу же и предстояло продемонстрировать.

Занятно, но утомительно. К тому же, речь нынче шла совсем не о том.

- Я могу полагать, что виконтессе Вилмор не пристало якшаться с ведьмами, - Не умаляя строгости, продолжает Герда. Она выглядит озадаченной и удрученно качает головой, - Вы и впрямь наломали немало дров, не так ли?

Это констатация факта, понятного всем присутствующим в комнате; времени на раздумья было достаточно, чтобы принять и смириться с непоправимым и подготовиться, хотя бы морально, к решению проблем, которые могли быть решены. Конечно, без учёта того, как рос фронт работ с каждой новой историей.

Герда слегка морщится на предложение выпить. Не из брезгливости, нет, скорее от собственной неловкости

- Я предпочту чай. С молоком. Да, для чая нынче самое время.

Дискомфорт в груди нарастает, достигая своего пика в момент, когда на поверхность стола опускается закованный в цепи гримуар. Герда вжимается в спинку своего сиденья, невольно желая быть как можно дальше от проклятой книги и с опаской наблюдает за тенью, сформировавшей новую, незнакомую фигуру. Уж не враждебную ли?

Чудное оружие Эдмонда справится с ним, и уверенность в этом успокаивает.

- Много ли своих страхов вы поведали господину Иерихонну, Маргарет? - Игнорируя сущность книги, интересуется Герда. Она не отрывает взгляда от чашки чая, гипнотизируя мутную поверхность.

Доверить свои страхи этому существу - дурная затея, а облегчение, которое оно сулит Маргарите, будет не иначе как мимолетным. Сердце фэй-ул разрывалось, но выражение напудренного лица оставалось непроницаемым, кукольным, в совокупности с её миловидной внешностью.

— Хочу заметить, что вы слишком много себе позволяете, любезный Иерихонн, — ледяным тоном отвечает Эдмонд, невероятным усилием воли подавив в себе желание разрядить половину барабана в наглую тень, вместо этого беря в правую руку появившееся, как по волшебству, перо. — Пожалуйста, уберите руки. Не люблю что-то делать под давлением.

Великолепное нахальство этого шута начинало здорово действовать на нервы, но бледный, подавленный вид Маргариты вынуждал действовать сдержанно. На счастье, она все же контролировала это болтливое недоразумение. Брошенный на сводную сестру недвусмысленный взгляд красноречиво говорил, чтобы она приказала своему подчиненному убрать свои грязные черные лапы с его плеч.

— Значит, сделка? Хорошо, я готов. Полагаю, от качества и детальности описания кошмара будет зависеть качество и точной предоставленной информации, — обманчиво бесхитростно, с видом простака-вояки говорит Кворн. — Приступаю.

Случалось ему идти на странные договоры или заключать сомнительные сделки, но с таким существом, будто бы сотканным из самой тени дело иметь не приходилось. Пожалуй, хорошо, что Маргарита не была заражена Морфо, ведь по крайней мере с этим проклятием был хоть какой-то шанс на избавление, ну а от страшной болезни, поражающей всех, имеющих хоть какой-то дар к магии, лечения не было вовсе, несмотря на все уверения Церкви, вопреки увещеваниям сомнительных скрывающихся за личинами целителей гнусных шарлатанов и прочий сброд.

Если очередной жертвой страшной болезни был ребенок, то подобные ему охотники-избавители имели особое, неписанное правило, которое заключалось в следующем — убедившись, что упомянутый выше ребенок или подросток еще не представляли вреда для окружающих, для него либо для нее готовилось любимое блюдо, лакомство или угощение, содержащие особый яд, убивавший наверняка, но вместе с тем совершенно безболезненно и мягко, попросту погружая в глубокий беспробудный сон, а уже потом яд вызывал остановку сердца. Вот именно про один такой случай охотник и собирался поведать болтливому существу, а заодно и про кошмары, которые Кворна потом мучали еще долгое время.

Обмакнув перо в чернила, Эдмонд весьма детально, подробно и обстоятельно начал описание своего кошмара с того момента, как его пригласили в один бедный сиротский приют, где был выявлен случай заражения болезнью Морфо. Явившийся туда охотник, предварительно убедившись, что указанный воспитательницей мальчик не представляет никакой опасности для окружающих и не заразит никого вокруг, поведал самой воспитательнице приюта про милосердный способ избавления от мучений. Девушка, горько расплакавшись, в итоге согласилась испечь любимый яблочный пирог для несчастного мальчика, сокрушаясь, что ничем больше помочь ему уже не может.

Все должно было пройти гладко, ничего не предвещало беды, да вот только для Кворна это была его первая работа, первый если можно так выразиться заказ на избавление, который в итоге чуть было не стоил ему должности. Кворн, с безжалостной, дотошной тщательностью описывает, как жестоко он просчитался и что на самом деле зараженной была именно воспитательница, которая знала о своей болезни, но недостаток опыта не позволил ему определить правду. Тогда еще ничего не знающий охотник с тяжелым сердцем наблюдал, как мальчик ест угощение, потом засыпает, чтобы никогда уже больше не проснуться. Он запомнил в мельчайших подробностях ту тяжелую сцену, когда дружившая с ним девочка тщетно пыталась его добудиться, как она заливалась слезами и звала мальчика по имени, как показательно суетилась воспитательница, впоследствии обратившаяся жуткой тварью и позднее убившая всех детей в приюте.

Само осознание чудовищной ошибки, повлекшей за собой гибель десятков детей, терзало и мучило Эдмонда еще очень долго. Он безо всякой жалости и сурово, не выгораживая и не оправдывая себя, описал терзавшие его тогда чувства и, в особенности, залитое слезами лицо той бедной девочки, которая пыталась разбудить своего умершего друга, умершего по его, Кворна, вине, причем совершенно напрасно. Девочка та тоже погибла, и вот эти двое с завидным постоянством являлись ему в кошмарах. Они дергали его за рукав, хныкали и тихо говорили, что не хотели умирать зимой, что в могиле темно, страшно и очень холодно. Могилы их все, в наказание, копал лично Эдмонд в лютую стужу, с огромным трудом вгрызаясь старой лопатой в промерзшую землю. Это потом он догадался развести костер, чтобы земля прогрелась, и дело пошло быстрее, но свою первую выкопанную с невероятным трудом могилу он запомнил навсегда.

— Полагаю, этого будет достаточно, — сказал наконец мужчина, закончивший свою длинную историю всего лишь одного кошмара, однако исписавший изрядное количество листов своими мелким, изящным почерком. — Извольте ознакомиться.

Нельзя было сказать, что Эдмонда удивили слова сводной сестры, ведь чего-то такого и стоило бы ожидать после того, как он побывал в обители живых кошмаров и, в особенности, после встречи с весьма назойливым существом, отчаянно жаждущим узнать о его страхах. Что же, выбор кошмара оказался довольно удачным, принимая во внимание все обстоятельства, потому как он мог бы весьма неосторожно поведать один из своих снов о войне. Да уж, если воплотить один из таких ужасов, если сделать его реальным, осязаемым, то им всем очень не поздоровится. Грезы, как уже успел убедиться Кворн, могли быть смертельно опасными.

На восторженную, пылкую, полную лихорадочного возбуждения тираду тени он ответил легким кивком, решая ничего более не говорить, пока Иерихонн не уберется восвояси, но кто мог поручиться, что он не слышит их, даже будучи в гримуаре?

— Я не написал ничего такого, что может принести лично нам вред, — спокойным тоном заверил явно помрачневшую Маргариту охотник. — Но душевные терзания никто не отменял и вот они, вероятно, легкими не будут.

Он не зря выделил слово “вероятно” особой интонацией, не просто так подчеркнул его. Если его сестра имела хоть толику сострадания и если она не была тем гнусным чудовищем, которой он ее воображал, то ей придется нелегко. Да что там, наплачется она всласть, если даже он сам просыпался порой в слезах от увиденного и услышанного во сне. Правда, это уже было давно. Еще, как оказалось, этот Иерихонн не солгал, ведь сестре явно стало лучше, по крайней мере, внешне.

— Я согласен, что здесь моей дорогой сестре не место, — медленно кивает Кворн. — Да и доктора я видеть больше не желаю. Полагаю, нам стоит пока что разместиться в городском отеле. О нем ходят хорошие отзывы. Если желаете, мы можем отправиться туда хоть сейчас.

То, что “хорошие отзывы” были весьма растяжимым понятием, бывшему военному как-то в голову не пришло, и роскошные хоромы для одних могли быть жалким, убогим пристанищем для других. Конечно, в какой-то клоповник даже такую мегеру как Маргарита он бы ни за что не поселил, но понятие комфорта, роскоши и удобств для них здорово разнилось.

Герда поднимает руки в жесте не примирительном, но скорее защитном; вопрос денег всегда решался ею категорично, а пользоваться чужими средствами без видимой выгоды для другой стороны не позволяла совесть и некоторые моральные установки, заложенные в рогатую голову с самого детства. Они были противоречивы, как и всякое церковное писание впрочем, однако простое: "Протяни руку помощи, не ожидая, что её осыпят милостыней" - находило свое отражение все то время, что было проведено вне храмовых стен.

- Это большая щедрость. Слишком большая, чтобы у меня хватило смелости принять её так просто, - Герда робко улыбается, подбирая слова. Кто перед ней сейчас? Камелия или Маргарет?

Она переводит взгляд на Эдмонда и дергает ухом, в мыслях проводя несложную параллель.

- Господин Кворн очень ответственный человек, это правда. В его силах справиться с доверенными графскими землями и, как всякому ответственному управителю, найти людей, которые ему в этом помогут, - Её слова слегка смегчают шпильку, брошенную в адрес Эдмонда Маргаритой, читаясь при этом заявлением с двойным дном. Герда уповала на то, что эта двойственность будет расценена правильно.

Тарелку с едой пододвигают в сторону Маргарет, хотя было понятно очень четко - всем здесь присутствуюшим кусок в горло не лез в силу переживаний ли, или страха. Каждый был озабочен чем-то своим.

Эдмонд говорит о необходимости поговорить с сестрой с глазу на глаз, и Герда слегка постукивает по столешнице, привлекая к себе его внимание.

- Я думаю, эту беседу стоит оставить до той поры, пока Маргарет не окрепнет телом. Порою большая искренность бьёт по здоровью не хуже иной лихорадки, так будьте же милостивы - ваша дорогая сестра чудом пережила последнюю декаду, - Принимая во внимание поведение и намёки со стороны подруги, Герда не желала делать двух вещей: оставлять Камелию одну и... Оставлять её наедине с Эдмондом.

Её лицо светлеет.

- К тому же, я хочу быть эгоистична. Я не уступлю вам её внимания, точно не в ближайшие дни.