WWIII - grandson
Teflon, got a bulletproof vest on
But I still wanna hide and flee
Something died inside
When I wondered why they caught him and not me

[indent]Беспокойным нет места и во сне, они вечно гонимы даже в мире грез, где, казалось бы, все идет по велению сознания, все подвластно воображению. Нет. Тцуки нет места и среди своих же воспоминаний, нет места там, где она была ранее. Ей не хочется засыпать, даже когда тело ноет невыносимой болью, а глаза устало слипаются, Ренгоку продолжает уперто смотреть в непроглядную пустоту. Ее ждут, там, в черни ночи. Признавать свое поражение перед естеством тяжело, но от того не убежать, как она привыкла убегать от своих страхов. Это все замкнутый круг, из которого вырваться невозможно и в сотню лет, чего уж ее молодости угнаться за простой истиной.

[indent]Ночная темнота не рассеивается – только сгущается под пальцами, извивается и окутывает руки, налипая мерзким ощущением на запястья. Рваное движение не помогает освободить конечность из цепкой хватки, и только отдается в руке острой болью, будто бы сломанное. Темнота сильнее, темнота хитрее, шепчет неприятным смешком ей прямо в ухо, измываясь над ее беспомощностью. Больше всего в жизни воин боится остаться без оружия, остаться абсолютно слабым и немощным перед своим врагом и сложить голову по глупости.  Проблема лишь в том, что страх ее не материален, не может приобрести форму, не может подобрать подходящего лица. В ее жизни было достаточно людей, способных воплотить этот самый страх, слишком много, чтобы сознание ловко выудило одно, придавив ее тяжелым грузом скорби. Тцуки мирится с легким холодком на запястье, перетекающим вверх по руке, ловко скользящим по коже; ей не в первой, она знает, что от него не отделаться сопротивлением. Бесполезно. Здесь ее сопротивление не имело веса, порождало противодействие, которое обязательно поставит ее на место, мерзко хихикая.

"Сука, какая же я безвольная."

[indent]Ренгоку тонет в своей собственной апатии и страхе, захлебывается в мерзкой черной жиже, которая затекает в рот и нос, ограничивая дыхание. Знакомый соленый вкус и металлический запах окружает ее тело, заставляя открыть глаза; она наконец свободна, ощупывает лицо и все вокруг, чтобы прискорбно обнаружить, что от ее лица не оставалось ничего живого. С каждым прикосновением ее руки краснели от алой крови, а кожа жгла огнем, заставляя сдерживать поток слез. Холодная земля под ногами алела от капель, падающих с глубоких ран, патетично расплываясь причудливым узором по ней. Руки приходится вытирать о неопрятное хаори, покрытое уже въевшимися следами грязи и пыли, которая так и липла к одежде на улице. Но, почему ей не знаком собственный наряд? Где она?

[indent]Нервные, дерганные попытки ощупать одежду, когда к ней приходит осознание. Она дома. Снова на улице, среди таких же поганцев как она сама, с искромсанным во сне лицом. Вся ее жизнь была сном? Неужели… Она обманывала саму себя? Пелена ее боли с хрустящим звуком ломается, и Тцукири припадает лицом к грязным коленям, ревет взахлеб, не обращая внимания на острою боль от соленых слез, которые катятся по ее ранам. Эта боль эфемерная, далёкая, вовсе не настоящая, будто ее собственная голова играет грязные трюки с ней. Шум вокруг такой же далекий, родная речь и балаган базара, за которым она пряталась все эти два долгих года, похож на отголоски, похож на фикцию. Весь мир останавливается вокруг картины, где Воробей униженно ревет над тем, что поплатилась за наглость, ревет над тем, что вся ее счастливая жизнь и будущее – глупая задумка ее больной головы. Ей никогда не покинуть родной край, никогда не стать великим наследником рода. Она сдохнет здесь, от забравшейся мелкой песчаной крошки в раны, сочащиеся ярко-красной кровью, ведь промыть их более нечем. Ее смерть будет медленной и мучительной, пока ее раны выгниют изнутри,или же она сама не решит закончить свое существование кротким ударом кортика в сердце.

[indent]Рука машинально падает на испачканную кровью землю, прихлопывая ее раз за разом, ищет паскудное оружие, дабы не мучаться больше. Его нигде нет, он будто издевательски ускальзывает из-под ее теплого прикосновения, будто кто-то его отодвигает. Чья-то горячая рука тянется к ней, вкладывает в ладонь холодный металл, смыкая ее пальцы на рукояти. Кто это? Подняв с колен лицо Ренгоку видит лицо отца. Мерзкое, перекошенное от почти звериного оскала, маниакальное. Влажным звуком в ее голове звучит кортик, который аккурат врезается под верхнее ребро, пробивает жилистое мясо и задевает сердце. Щелк. Воплощение ее страха. Воплощение зла. Никогда больше.

"Мерзость, и ты зовешься моей дочерью. Сдохни наконец уже."

[indent]Тцуки просыпается в холодном поту в каком-то хлеву, рядом спокойно дремлет еще один ее попутчик и его собака. Сбивчивое дыхание наполняет деревянные стены, сменяясь тихим шепотом и шмыганьем носа. Никогда больше.

Отредактировано Тцуки (19.07.2021 13:32)