Пожалуй, не найдется на свете места более гостеприимного и праздного, чем Альделуна. И если первое утверждение можно было бы попытаться оспорить, то противопоставить второму оказывается решительно нечего: город этот живет предвкушением нового торжества. Утопающий в вине и веселье, год за годом он становится целью тех путешественников, что мечтают о беззаботном отдыхе, а кроме них - желающих подзаработать на этой бесхитростной мечте. Умелый ремесленник всегда найдет своего покупателя, а искусный бард - слушателя, готового хорошо заплатить за искомое им удовольствие.

Упустить такую возможность было бы большой оплошностью.

На залитой светом медленно склоняющегося к горизонту солнца площади протолкнуться удается с большим трудом: людская толпа размеренно двигается вдоль торговых рядов, уступая место лишь танцующим вокруг украшенного цветами фонтана. Звонкие голоса и смех ловко переплетаются с задорными мотивами народных песен, вторят движениям кружащихся в хороводе девушек и парней. Среди них место нашлось и эльфам, и гномам, и даже редким в этих местах джиннам, а объединившее их веселье позволят на некоторое время забыть о тех распрях, что так остро ощущаются за пределами города-ярмарки.

Затеряться среди гостей и жителей Альделуны оказывается очень легко. До неприличия легко, учитывая броскую внешность Сирин. Впрочем, то ей было только на руку - те крохи времени, что оставались до начала выступления ее труппы, хотелось потратить в свое удовольствие. С их бродячим образом жизни хотя бы ненадолго осесть в подобном городе было большой удачей, что уж говорить о том, чтобы взглянуть хоть одним глазком на товары местных мастеров. Да и не поддаться атмосфере, царящей здесь, - истинное ханжество, чуждое южной гостье.

Сирин широко улыбается, дозволяя кому-то из толпы утянуть себя в очередную пляску, и украдкой поглядывает в сторону импровизированной сцены, где вовсю готовили необходимый циркачам реквизит. Шадд знает, где-то там, среди шатров и фургонов, заканчивают с разогревом гимнасты, поправляют макияж с прической милые танцовщицы и нервно оглядывается по сторонам их беспокойный импресарио, который никак не может отыскать метателя ножей. Точнее сказать, его замену, без зазрения совести танцующую сейчас посеред площади.

Ничего, пусть понервничает. Ему полезно!

Будет знать, прежде чем объявлять о замене прямо в ночь перед выходом. Сирин это страшно не нравилось, ведь менять свои планы в угоду даже самой большой необходимости она не собиралась, но деваться было некуда. Бедняга Рувелис повредил руку накануне вечером, а его номер входил в обещанный градоначальнику минимум развлекательной программы. Труппа и без того находилась в черте города практически на птичьих правах, и иметь дело со стражей(в очередной раз) никто не хотел.

Ох уж эти юридические тонкости. Сирин мало чего в них не смыслила, так что лезть на рожон не собиралась. Уж лучше придерживаться намеченного изначально плана хорошо провести время.

Касание следует за касанием, не столько рук — хотя за последние полчаса их тоже было немало — сколько взглядов, настойчивых, полных радости и нескрываемого интереса. Сирин привыкла к ним. Они стали неотъемлемой частью ее жизни. Или неотъемлемой стала нужда в них? Зависимость, надо признать, не самая здоровая, даже опасная, учитывая, какие последствия порою несет за собой пристальное внимание со стороны восторженного зрителя.

Очарованного зрителя.

Крутанувшись на каблуках своих остроносых туфель, чтобы поспеть за лихим ритмом танца, мысленного избранного последним перед началом выступления, шадд замирает всего на мгновение, широко распахивая глаза. Этого мгновения достаточно — она сбивается, рассеяно опираясь на своего временного партнера, впервые позволяя ему взять главенство, уверенно вести под не стихающий гул музыки и голосов.

В толпе мелькает высокая мужская фигура. Одна из многих, как могло показаться, но Сирин раз за разом видит ее, раз за разом выделяет все больше и больше знакомых черт. Первыми в глаза бросаются волосы, убранные в высокий хвост. Темно-каштановые пряди в свете ласкового Расцветного солнца сияют багрянцем, как самое настоящее пламя. Точно такое же, что бушевало в глазах их владельца.

Очередное прикосновение заставляет дрожь пробежаться по всему телу.

Это походило на манию преследования. Но ей ведь не могло показаться? Не после стольких лет, прошедших со дня их знакомства.

Приходится исхитриться, одаривая случайно задетых шадд людей совершенно неискренне виноватой улыбкой, и немного отдалиться к краю площади. Риск — это безусловно нечто будоражащее, волнительное, даже приятное в некотором роде. Но сейчас Сирин и без того прошлась по той грани, которую задевать не стоило. Не в ближайшее время.

Не в момент, когда накрывший площадь рев горна объявляет о том, что совсем скоро на сцене окажется первый из труппы «приглашенных» артистов.

Импресарио расшаркивается перед публикой, ловко овладевая ее вниманием, а Сирин, лавируя между увлеченными предвкушением зрителями, торопится оказаться в закулисье. Спешка ее продиктована не столько страхом опоздать, сколько пересечься с мужчиной, с коим до поры делать этого не хотелось.

Может, после представления...

Шадд встряхивает головой, чувствуя, как предательски приподнимаются уголки губ. Обернувшись в последний раз, она оглядывает толпу, после скрываясь за тяжелой портьерой.

За кулисами вовсю кипит жизнь. Готовые подстраховать своих товарищей маги-иллюзионисты уже заняты работой. Тени, свет, вспышки — все то, что позволило бы сделать шоу куда более эффектным с визуальной точки зрения, находится на их совести. Увы, поболтать с ними Сирин некогда. К тому моменту, когда с последними приготовлениями закончит уже она, наступит черед метателя ножей оказаться на сцене.

Музыка приобретает знакомые южные мотивы. В вспышке туманной дымки, стелющейся прежде в самом центре сцены, появляется женский силуэт.

Дым рассекает уверенный взмах клинка, начиная новый виток завораживающего шоу.

Волнение охватывает толпу тихим ропотом, полным неподдельной симпатии и изумления, но не может коснуться тех, кто выступает на сцене. Каждый в труппе знает, что делает, за годы практики отточив движения до автоматизма, лишая их скованности, неуверенности, малейшей возможности допустить ошибку. В этом, пожалуй, нельзя найти ничего удивительного — зачастую от успеха зависит не столько обещанный гонорар, сколько собственное здоровье и здоровье своих сотоварищей.

Или, как часто в шутку любили называть они себя сами, братья по несчастью. Еще бы, этот незатейливый жаргонизм мог запросто описать судьбу любого из труппы бродячих артистов. Выброшенных в свое время на обочину жизни, но слишком влюбленных в ту самую жизнь, чтобы так просто позволить списать себя со счетов. Нет, каждый тут карабкаться был готов до последнего, найти свое место под солнцем.

Не пугаясь презрения, но получая признание. Все честно. Почти.

Кинжал со свистом разрезает воздух, прежде чем будет без труда перехвачен у самого лица Сирин, едва касаясь его кончиком остро наточенного лезвия. Всего лишь одно мгновение, которое могло бы стать фатальным для такой редкой красоты.

Шрамы не красят, совсем нет. Все свои шрамы шадд стыдливо прячет за громоздкими украшениями, платками и обезоруживающей улыбкой. Этого достаточно для ее рядового зрителя, но слишком мало для тех, кого она имела слабость(?) подпустить слишком близко. Не всегда это несло за собой последствия чуть более серьезные, чем проведенная вместе ночь, если таковая вообще имела место быть — чувства сугубо платонические не были чужды Сирин — но каждый раз оставляло свой отпечаток. В душе или прямо на теле, дополняя новым узором замысловатые татуировки.

Но это происходило так редко.

Она позволяет взгляду вновь бегло пробежаться по толпе, не без удовольствия отмечая людское воодушевление. Алчущий хлеба и зрелищ, народ на площади был прост, но всегда оказывался благодарен, щедр на деньги и эмоции. Если последние били через край, то это уже проблемы стражей правопорядка.

Неизбежно замечая приближение знакомой фигуры к краю сцены, Сирин торопится отыскать стоящего куда ближе ассистента, давно занявшего свое место среди людей. Им совсем не нужно знать о том, что шоу имело куда более сложную структуру, чем могло бы показаться на первый взгляд. Подставной человек — это всегда уверенность в том, что все пройдет как по маслу.

Эта уверенность тает тем больше, чем ближе к сцене оказывается Алкид.

Он ведь не успеет? Не успеет же?

Импресарио не успевает закончить свою блистательную, целиком и полностью пропитанную пафосом речь, как искомый доброволец находится куда раньше запланированного срока.

Успел.

Глаза так и застывшего у другого края сцены ассистента отражают всю его растерянность. Сирин отвечает нерасторопному парню недовольным прищуром. В нем нет злости или удивления, но вот раздражения хватало сполна. Почему все ее планы в этот идущий на убыль день летят коту под хвост? Несправедливо.

Полупрозрачная вуаль из тонкой газовой ткани едва ли может скрыть то, как недовольно шадд кривит губы. Сердце, прежде спокойное и уверенное, как стук барабана, пропускает один удар за другим, и вся непоколебимая уверенность его хозяйки норовит полететь туда же, куда летят все ее планы.

Надо взять себя в руки. В конце концов, это попросту непрофессионально. И глупо. И...

Она встречает взгляд пылающих глаз с высоко поднятой головой. Дышит глубоко и размеренно, честно пытается абстрагироваться от личности мужчины, который стоит прямо перед ней. Абстрагироваться от воспоминаний, связывавших шадд с ним с той же крепостью, с коей руки джинна когда-то держали ее в своих объятиях. Она почти готова ответить ему широкой, заискивающей улыбкой. Только вот одно но.

«Всецело»

И всякая ее попытка вернуться к той безопасной черте сценического образа едва не проваливается с треском. Ах, подлец.

Сирин шагает навстречу, и, оказавшись в достаточной близости, медленно огибает Алкида по кругу. Едва уловимо касается рукою чужого плеча, чтобы прочертить пальцами дугу к другому через всю спину, ласково приговаривая:

- Надеюсь, ты, смельчак, не боишься попортить одежды, - На общем языке речь ее звучит раскатисто, непривычно на коренного жителя Галатеи. В этом есть свое неоспоримое очарование.

Выступление еще не окончено.

Стоит ей снова оказаться перед ним, приблизиться, будто в намерении обнять, как руки шадд, прежде бывшие обманчиво слабыми, с силой отталкивают Алкида так, чтобы спиной он уперся в плоскую поверхность большой деревянной мишени. Давно она тут стоит?

Сирин смеется, заливисто и почти искренне, отступает на добрых десять шагов, а между пальцев ее вновь мелькает холодное острие клинка. Если ее благоверный решил пощекотать нервишки, и себе и ей, что же, да будет так.

Демонстративно один из ножей вонзается в пол сцены, демонстрируя вновь свою остроту и свою неоспоримую опасность.

- Постарайся не двигаться, - Одними губами шепчет шадд на родном элтейском, целясь в область прямо над головой "добровольца". Спокойно. Бесстрастно.

Алкиду не стоит знать, что где-то на грани сознания Сирин не может отделаться от желания оправдать его доверие.

Нельзя отрицать, вспыхнувшее на лице Алкида раздражение нравится Сирин куда больше того отвратительного удовлетворения, с которым были встречены сомнение и неуверенность шадд. На ее скромный вкус, он демонстрирует непозволительную дерзость для мужчины, в которого прямо сейчас полетят ножи, непроизвольно вызывая опасное желание промахнуться. Но физическая отдача в ответ на вызов ментальный — это так по-детски, разве нет?

Сирин с Алкидом, разумеется, не были детьми. Всего одно обстоятельство делало их в сто крат хуже.

Они были любовниками, и это здорово все усложняло, учитывая их непростые отношения последние... лет тридцать? Сколько они вообще были знакомы? Явно больше, учитывая то, что первая встреча меж ними состоялась еще на Эльпиде, когда ни он, ни она даже и думать не могли о том, чтобы покинуть родную землю, по тем или иным причинам.

А потом связи, что должна была оказаться мимолетной, исполнилось больше четверти века. Иные браки столько не держатся! И ежели за главную причину разлада таких союзов брать недостаток страсти, то в их отношениях и страсти, и страстей было хоть отбавляй. Вонзившийся в паре сантиметров от темноволосой макушки клинок — яркое тому доказательство.

Беспокойная дробь отсчитывает мгновения до того, как следом за первым кинжалом полетит следующий, но Сирин медлит, будто бы в пребывая задумчивости подкидывает свое оружие в воздух, выбирая новую цель. Она оттягивает момент, пользуясь возможностью внимательнее рассмотреть Алкида — удовольствие, омраченное ухмылкой на его самодовольном лице. Испытывал ли он удовольствие от происходящего? Терпел ли собственное неудобство, чтобы смутить шадд? Увы, даже если волею дрогнувшей руки будет раскроен его череп, добраться до ответов на эти вопросы ей не удастся.

Какая жалость. Мягкая улыбка становится жестче, взгляд — острее.

Второй и третий клинок снова проходятся в опасной близости от головы джинна: один вонзается в дерево подле правого уха, другой — прямо возле челюсти с другой стороны. Верный знак того, что Сирин, мягко говоря, недовольна происходящим. Ее так легко вывести на эмоции, что становится совсем неясно, кто же из них двоих все таки играет с огнем.

Но что-то меняется. Один едва уловимый жест, и музыка, прежде совсем тихая и бывшая лишь скромным сопровождением номера, звучит громче, ловя новый узнаваемый ритм.

Сирин больше не стоит на месте, как кошка ходит из стороны в сторону, напевая слова услышанной в одном из своих путешествий песни:

- Мои корни вросли в песок, мои листья глядят на восток, - Окончание первой строчки — очередной нож, полетевший в сторону Алкида, к плечу. Шадд тянется рукой к вырезу юбки, открывая тем самым вид на бедро и еще четыре клинка к нему прикрепленных, - Ждут, когда выйдет солнце, чтобы сделать первый глоток.

Толстая рукоять торчит возле локтя. Кажется, чем дальше — тем ниже.

- Вот солнце касается их, рождая огненный вихрь, - Сирин торопится оправдать эту догадку, целясь чуть левее бедра джинна. В запасе у нее остается два клинка, - И соединяется с вихрем, что входит в меня из земли.

Колени. Предпоследний клинок летит к ним, а в руках у шадд остается всего один. Всего один, и шоу будет окончено.

Она снова медлит. Прикрывает глаза, перекатывает лезвие между пальцами, позвякивая кольцами и браслетами и продолжает щебетать свою песню. Сложно сказать, было ли это взятой передышкой или же затишьем перед бурей. Пожалуй, нечто среднее.

- И когда, улыбаясь, стою – принимают меня за свою Вкрадчивые лучи и огненные мечи. Поначалу ласково греет испепеляющий зной, Я иду, и солнце идёт за мной.

Сирин, убирая с лица вуаль, целует холодный металл, неотрывно смотрит Алкиду в глаза, прежде чем тот сможет почувствовать легкий отголосок боли на щеке — последний нож, нарушая прежнюю последовательность, оказывается слишком близко и задевает кожу.

Или шадд всего лишь так кажется?

Притихшая ранее публика разрывается аплодисментами, заглушая музыку и стук крови в висках. С трудом отведя от джинна взгляд, Сирин встряхивает головой, будто избавляясь от наваждения. Последняя часть ее выступления состоит в том, чтобы исчезнуть так же эффектно, как и появиться, но она больше не ждет, когда сизоватый морок, навеянный иллюзионистами, скроет ее от чужих глаз — сбегает со сцены первее, полагаясь на то, что импресарио выиграет для нее минуту-другую, прежде чем Алкид захочет пойти следом.

Наивно полагать, что в закулисье она найдет спасение от встречи тет-а-тет, но, по крайней мере, получит возможность перевести дыхание и успокоить накатывающую волнами дрожь рук. Если повезет, то еще и добраться до выхода с противоположной стороны, к шатрам труппы. Но что-то подсказывает - не повезет.

Сегодня Сирин не везет просто катастрофически.

Она, как и прежде, бежит не оглядываясь. Картина, что разворачивается ныне за спиной шадд, хорошо ей известна: вот в глазах ее благоверного, помимо прочих чувств, зажигаются искры злости — продолжи Сирин этот фарс, и маленькие искорки обернутся огнем, неудержимым пламенем, от которого она так упорно убегает. Слишком знакомо это все, ведь, не смотря на сменяющие друг друга каждый раз обстоятельства, итог всегда оставался одним и тем же.

Побег. Успешный или не очень.

Знакомые лица за кулисами озаряют улыбки. В них теплится такое едкое, такое ненавистное для Сирин понимание. Нет, снисхождение. Милые бранятся — только тешатся, так ведь?
Все это — всего лишь блажь капризного девичьего сердца. Неприступная крепость рано или поздно падет под напором столь пылкого поклонника, а до тех пор... почему бы не позволить ей взять верх? Азарт охоты только подстегивает мужчину действовать смелее!

Какие еще пошлые метафоры они использовали? Шадд фыркает, не желая слушать. Не желая слышать. Так же, как не желали слышать ее, до тех пор, пока глухота не оказалась полностью взаимной. Она может положиться на свою названную семью в любом вопросе, исключая те, что касались ее неспокойных, мятежных чувств. И видений, поделиться которыми смелости у такой дерзкой, такой отчаянной Сирин всегда хватало только с матерью-гадалкой.

Но полные молчаливого укора глаза давно погасли. И фургон ее по наследству отошел ребенку, что никогда не мог стать достойным приемником своему родителю.

Раздражает. Злит. Бесит.

Одним коротким рывком она срывает вуаль, что скрывала прежде горящие щеки и поджатые губы. Откидывает куда-то в сторону, в груду других костюмов, чтобы тряпка не мешала ей вдохнуть полной грудью. Но даже так, мешает скрутивший горло болезненный спазм — Сирин хрипит, откашливается, но идет дальше. У кого-то сбилось дыхание. Какая досадная оплошность для артиста ее профиля.

Чуть более досадная, чем произошла там, на сцене.

Выступившие багровые капли на ране, пульсирующей, горячей, как поцелуй. Алкиду явно стоит поостеречься, если он не хочет, чтобы следующий, куда менее аккуратный, Сирин оставила на его теле собственными зубами. Он знает, они у нее почти такие же острые как и язык.

Зато так и не выучил несложную карту лабиринта шатров, каждый поворот в котором был хорошо знаком шадд. Чего она хочет: выиграть время или сыграть на чужих нервах в отместку за шоу, которому положено называться приватным?

До выхода рукой подать. Алкид не сможет найти ее в огромной людской толпе.

Глупая надежда подобна бабочке, которую вот-вот насадят на булавку. Игла реальности прошивает ее насквозь, когда Сирин врезается в джинна, а сердце ее снова пропускает удар.

В белесых зрачках всего на мгновение проскакивает несвойственная шадд эмоция. Реакция на появление Алкида всегда была разной: радость, удивление, даже ярость.

Но никогда — испуг.

Всего мгновение, прежде чем все вернется в прежнее русло. Шум вечно праздного города перестанет быть приглушенным, а испуг улетучится, уступая место усталости и наигранной веселости в прищуренных глазах. Не маска, но поведение для Сирин куда более привычное.

Она кладет свои руки на предплечия джинна, сжимает их, давая почувствовать крепкие когти, и улыбается, готовая подыграть своему неизменному преследователю.

- Что вы, любезный мой господин, неужто вздумали прощаться со мной? - Сирин дразнит его, обращаясь так, как обращалась к сыну Огненного Эмира тридцать лет назад, молодая, почти юная, и совершенно не подозревающая о том, что ждет ее дальше. Карты вряд ли могли предугадать такой поворот событий, когда она сулила ему долгую связь с женщиной, с которой джинна, несомненно, ждало бы тривиальное «Долго и Счастливо». Ну, кое-что все же сбылось, разве нет?

Алкид выше Сирин. На полголовы, может, больше. Ей это не нравится — находясь в такой преступной близости, приходится поднять голову, чтобы заглянуть ему в глаза.

Там нет того жуткого, безумного пламени. И это впервые с момента побега позволяет ей хоть немного расслабиться. Крепкая хватка на предплечьях джинна слабеет, а узкие ладони змеями ползут по плечам.

Не опасно ли подпускать их так близко к шее?

Рядом мельтешат люди, смеются, переговариваются. Краем уха услышав разговор своих товарищей, Сирин ненадолго отстраняется от Алкида и одаривает их злым взглядом. Не-ет, выяснять отношения здесь она точно не намерена.

- Я думала, что вы захотите проводить меня до фургона. Он тут, прямо за городскими стенами, - Не пытаясь сбежать или вырваться, она, напротив, сама льнет к нему, чтобы вполголоса прошептать на ухо — Возможно, вы даже захотите зайти на пару минут? В моем скромном доме вы всегда самый желанный гость.

Пушистая кисочка хвоста игриво скользит рядом с ногой джинна. Простые телесные сигналы, физические реакции близкие к рефлекторным — Сирин хорошо понимала их, зная, куда надавить, чтобы отвлечь и обезоружить. Иллюзия власти дарует ощущение безопасности, но не может уберечь от грядущего разговора.

Отсрочить, да. Но не уберечь.