Пожалуй, главная прелесть долгой дороги в том, чтобы каждая вынужденная остановка в пути могла оставить свой, неизгладимый след в памяти странника. Или, по крайней мере, позволить ему хорошенько отдохнуть, что важно ничуть не меньше. Полный день в седле может здорово отбить не только все причинные места, но и желание существовать в принципе, а вот славные владельцы трактиров, храни их Диос, это желание реанимируют в полной мере. Стоит только начищенной до блеска кружечке с пенным появиться в умелых руках, как в глазах усталого путника сразу загорается интерес, а кошелек готов стремительно опустеть – несложное правило, ставшее едва ли не аксиомой в жизни одного странствующего менестреля.

Как жаль, что везде есть свои исключения.

Амель, изменяя своей привычке всегда быть в центре внимания, занял место в одном из самых тихих и укромных уголков таверны «Танцующая Бочка», одной из множества, что встретились ему по пути из Рейнхевэна до Веероса, но которой, отчего-то, суждено было стать самым гадливым заведением на его памяти. Не из-за сервиса, вовсе нет! Трактирщик был крайне учтив, а улыбчивые подавальщицы, порхавшие от стола к столу – услужливы и расторопны. А выпивка! О, какая здесь была выпивка, Амелю и не припомнить, когда в последний раз он мог пить алкоголь без желания выплюнуть его себе под ноги. Что уж там, даже помещение оказалось чистым и уютно обставленным, что редкость для скромного придорожного трактира.

Всё было бы чудесно, как в сказке, если бы не одно, но очень серьезное «но»… в лице местного барда.

Нет-нет-нет, не барда! Оскорбить столько уважаемых мастеров, назвав этого блаженного с лютней в руках «бардом» было слишком даже для задиристого Амеля, который пускай и любил подшучивать над «коллегами», но труд их и навыки уважал. Почти так же сильно, как самого себя, а уж оскорбления в свою сторону он точно стерпеть не мог. Ну кто, кто так играет?!

Находясь в таверне чуть больше часа, менестрель едва ли не волосы на голове рвал, настолько было отвратительным чужое выступление. Если обычные посетители лишь слегка морщились, легко отвлекаясь на разговоры меж собою, то вот тонкий слух музыканта такую пытку выдерживал с большим трудом: голос у мальца в аляпистой шляпе с гусиным пером был не поставленным, по подростковому надломленным, а потому безбожно фальшивил, по которому кругу повторяя одни и те же песни.

– Моя трагедия комедий балаганных смешней,
И потому безумно мне дорога!
Я научился находить себе прекрасных друзей,
Но не могу найти по силам врага-а-а…

– А-а-а… - Тихо подвывал Амель, готовый уже на стену лезть от талантов юного дарования, ведь, как на зло, в округе не было заведения ни приличнее, ни дешевле.

Попытка выпроводить мальчишку путем дипломатии, то биш, разговором с трактирщиком, успехом не увенчалась: мужчина только головой покачал, да опасливо покосился в сторону жилых комнат. Оттуда слышалась брань в самых цветастых выражениях и принадлежала она никому иному, как супруге хозяина заведения.

– Попробуй тут прогони, этот спиногрыз тут же к матери понесется жаловаться – Он поморщился, натирая очередную пивную кружку – Тьфу, воспитала на наши головы, теперь вот, повадился посетителей распугивать. В ба-а-арды решил податься, гляньте на него. А жена-то, моя, дай знать, души в нем не чает, запретить ничего не запрещает и мне не дает, грымза старая. Но ты вот что… коли сумеешь отпрыска моего угомонить, так я за тебя перед нею заступлюсь, ты не подумай. За счет заведения налью, ну.

Менестрель понимающе кивнул, хмыкнув – да уж, сразу видно, кто в доме хозяин. Но отмашку делать всё, что взблагоразумится, он всё ж таки получил, пускай и воспользовался ею не сразу. Усталость брала свое, заставляла лениво распластаться на стуле, опрокинуть в себя порцию-другую горячительного и почти позабыть о мальчишке. Ровно до тех пор, пока лютня не издает новый, отвратительный звук, рождая в душе Амеля новую бурю негодования и праведного гнева.

Мало того, что петь не умеет, так ещё и инструмент расстроил!

Высокая фигура, до сих пор облаченная в длинный дорожный плащ, медленно и тяжело поднялась со своего места, опасно надвигаясь на ничего не подозревающего юного барда. Тот был так увлечен своим исполнением, что появление незнакомца подле себя замечает только когда широкая ладонь ложится на его худое плечо. Парень вздрагивает, а рука на его плече сжимается только сильнее.

- Извольте простить мне мою дерзость, уважаемый – На лице Амеля появляется натянутая улыбка, что вкупе с недобро прищуренным глазом выглядит весьма зловеще. Да и повязка не делала картину лучше – Но не могли бы вы одолжить инструмент мне? Жуть как давно не играл, но слышу, надобно его настроить, да разыграться как следует.

Обомлевший мальчишка и слова не смог вымолвить в ответ, трясущейся рукой протягивая лютню – её, не сумев удержать в узде бушующих в душе чувств, выхватывают грубо и резко, лишь после нежно проходясь пальцами по струнам. Бедняжка, как же тебя изувечили!

Обстановка в таверне разом переменилась, и даже самые сдержанные посетители заулыбались и вздохнули с облегчением, когда настала блаженная тишина, а после, будто бальзам на изувеченную душу, заиграла музыка легкая и заводная. Менестрель скинул плащ и поудобнее устроился подле одного из столов, решительно готовый дать сыну трактирщика мастер-класс. Усталости как не бывало.

– Смотри и учись – Шикнул он ему коротко. Вечер обещал быть очень долгим и насыщенным.

Щеки мальчишки, до сих пор сидевшего подле менестреля, покрылись пунцовыми пятнами, до того униженным он себя чувствовал: настроение присутствующих сделалось гораздо более приподнятым, чем было до того момента, как инструмент оказался в руках, без лишней скромности будет сказано, мастера. Даже трактирщик блаженно заулыбался, поглядывая украдкой на пристыженного сынишку, что уж говорить о самом Амеле. Пускай в действиях его ведущим мотивом было вовсе не потешить собственное самолюбие за чужой счет, однако, к чему лгать, было это крайне забавно. Гляньте только на его лицо!

Зная, что в любую минуту не выдержит и расхохочется, Амель молчал, крайне красноречиво поджимая губы. В малахите единственного зрячего глаза весело плясали хмельные бесенята – не так, чтобы потерять над собою контроль, но достаточно, чтобы с легкостью ввязаться в любую авантюру. Возможно, не слишком опасную, но совершенно точно многообещающую. Ещё три-четыре кружки спиртного, и о благоразумии можно будет позабыть вовсе. Да и хотелось ли о нём помнить? Точно не в момент, когда ты уже навеселе.

Мелодия, которая могла, при желании, длиться гораздо дольше, потихоньку сходит на нет, так, чтобы последний взятый менестрелем аккорд стих ровно за секунду до того, как образовавшуюся тишину оборвет чужой окрик. Амель быстро находит взглядом гордую обладательницу громкого голоса и столь порывистого решения: ею оказывается девушка приятной наружности. Судя по заостренным ушам, ещё и эльфийка – неожиданный и приятный сюрприз.

Её крик подхватывают и другие посетители. Они смеются, свистят, кто-то даже аплодирует, а менестрель, явно польщенный, но будто и не ожидавший иной реакции, кланяется своей благодарной публике, подхватывая их смех. До чего же это всё же волшебное чувство, быть с людьми на одной волне, быть центром их внимания хотя бы на пару минут.

Сын трактирщика тянется получить обратно свой инструмент, чтобы как можно скорее скрыться в коридоре, ведущем в жилые комнаты, но вместо лютни получает лишь ощутимый щелчок по носу. Непонимающе захлопав глазами, он воззрился на уже собравшегося уходить Амеля.

– Потом отдам… может быть – Слова менестреля звучат полушутливо-полусерьезно, а он и не торопится объясниться, резко разворачиваясь в сторону окликнувшей его особы и расплываясь в широкой улыбке – Сочту за честь, миледи!

Несмотря на количество выпитого, походка его тверда, а движения ловкие и проводные – Амель без видимых проблем лавирует меж столов и подавальщиц, с подноса одной выхватывая сразу две кружки эля. Та поначалу возмущенно вздыхает, готовая начать браниться, но тут же добреет и даже подмигивает рыжему менестрелю, который уже рухнул на место напротив эльфийки.

– Позвольте мне не остаться в долгу и угостить вас в ответ – Вторую кружку, обещанную ему ещё хозяином трактира, без лишних церемоний подталкивают к девушке, а далее следует вполне ожидаемый вопрос – Позвольте поинтересоваться: что же столь милая особа забыла в этом богом забытом месте?

Амель посмеивается, пытаясь представить, мог бы он задать вопрос более тривиальный и пошлый, но на отравленный алкоголем ум ничего иного не приходило. Немного успокоившись, он протягивает новой знакомой руку, которая неожиданно вздрагивает – из кухни таверны послышался жуткий грохот и ругань. Чуть скривившись, менестрель возвращает себе прежнюю безмятежность и озорство.

– Совершенно забыл представиться, надо же. Моё имя – Амель. А как зовут вас, милейшая?

Алкоголь приятно кружит голову, лишает ненужной скромности и подталкивает с охотой поддержать зарождающуюся беседу. Может, не самыми ловкими способами, что имелись в арсенале умелого в этом деле менестреля, но, по крайней мере, с вполне искренним интересом. А ему было откуда взяться: девушка, сидящая перед Амелем, была интересна хотя бы потому, что оказалась из того редкого числа барышень, что сами предлагают выпить, без увиливаний и прочей мишуры. Очаровательная прямолинейность, которая ранит охочих до спиртного мужчин в самое сердце.

– Вы можете мне не верить – Он чуть подается вперед, говоря тише, будто готов поведать новой знакомой какую-то сокровенную тайну, и кладет руку на сердце. Поначалу нарочито серьезное лицо озаряет веселая улыбка – Но я тоже! И тоже здесь проездом, как раз из Рейнхэвена, вот так совпадение. Дайте угадаю, вы едете прямиком из Веероса? Готов поспорить на свой незрячий глаз, потому как не верю в столь поразительные совпадения. Нас совершенно точно свела судьба. Предлагаю за это выпить!

Амель делает глоток, где-то на грани всё ещё бодрствующего здравомыслия отмечая – точка невозврата как никогда близка, но это лишь подстегивает его залпом осушить свою кружку. Ах, черт бы с ней, с этой точкой!  Нужно пить, покуда он ещё помнит себя.

Они пожимают друг другу руки – прикосновение к коже эльфийки делает улыбку на лице Амеля немного мягче. Тактильный человек, для него есть какая-то особенная ценность в ничего не значащих для других людей рукопожатиях, как если бы чуткие пальцы его могли запомнить куда больше, чем ответственная за них пустая голова.

– О, так я выгляжу недостаточно благонадежно для вас? – Уточняет менестрель со смехом, в котором есть доля снисходительности. Повязка часто приковывала к себе внимание, собирая самые разнообразные теории своего появления, чаще всего, пропитанные ложью и пафосом – Могу уверить вас, что музыка, как вы уже успели предположить, дорогая Даэлис, – моё единственное ремесло, увлечение и страсть. Я давно пал жертвой её чар, и за это был награжден даром понимать её. Слушать и слышать, говорить на её языке…

Мечтательно прикрыв глаза, Амель уже не может вспомнить, что следовало за этим их разговором – лишь жалкие обрывки хмельных воспоминаний, которые трудно было собрать в единую картину. Четко вырисовывалось одно только осознание: «Эта кружечка явно была лишней… Или уже три перед ней?..».

По крайней мере, им точно было весело. Да и смех красавицы явно подстегивал творить самые немыслимые вещи. Немыслимые, с последствиями которых придется столкнуться поутру, что явится неминуемо и крайне неожиданно.

Сладкие грезы, в которых витал спящий менестрель, немилосердно разрушены ударом сапога в бок – Амель, недовольно крякнув что-то себе под нос, переворачивается, сильнее кутаясь в плащ. Почему ему так холодно?

– Ещё мять пинуточек…  В смысле, пять минуточек… Или я не ошибся?.. – Мямлит он неразборчиво, ещё не осознав, что происходит. Впрочем, не раз бывавший в таких переделках менестрель очухивается быстро и как ужаленный подскакивает на ноги. Опрометчивое решение – руками Амель тут же хватается за больную голову, тихонечко взвыв. Перебрал, ей-ей перебрал – Стой! Помирать, так вместе, Даэлис!

Плащ оказывается закинут на плечо, а причина повышенной мерзлявости раскрывает себя во всей красе – поди с расстегнутой до пупа рубахой утром жарко не будет. Но Амелю плевать, возиться с кучей пуговиц ему некогда, да и холодный ветер хорошенько отрезвлял. Почти так же хорошо, как утренняя пробежка к опушке леса.

Нагнать эльфийку не сложно, благо, ноги у менестреля были длинные и к бегу на большие дистанции приспособленные, да вот только теперь им обоим предстояло выяснить, а что же такого они вчера могли натворить. Если доверять опыту Амеля – всё что угодно и даже чуточку больше, если Диос не благословил местных жителей своим покровительственным присутствием.

– Цепляйся! – Эльфийке галантно, насколько это возможно в таких обстоятельствах, предлагают ухватиться за мужской локоть, пока тот не прибавил скорости, вырываясь далеко вперед. Бросать собутыльников – дело ещё более подлое, чем садиться с ними пить, зная, чем всё это окончится – Надеюсь, ты ориентируешься в местном липняке, потому как я явно заведу нас туда, откуда нам в жизнь не выбраться!

Вперед, тем не менее, несется он вполне уверенно, явно подгоняемый далеким собачьим лаем. Бес его знает, по их ли это похмельные души, но перестраховаться стоило.

– Резонно – Менестрель подхватывает смех подруги по несчастью. Определенно, помирать пока не хотелось. Нет, он, разумеется, понимал, что из очередной такой пьяной авантюры рано или поздно живым не выберется, но нет, не в этот раз. Столько эля ещё не выпито, столько прелестных дев не облапано!..

Вместо чужой руки Амель получает мешок с непонятным, весьма сомнительным содержимым. Неожиданная тяжесть заставляет немного сбиться с темпа бега, замедлиться, в попытке понять, что же такого спрятано за плотной тканью, да только правильно Даэлис его подгоняет, не время и не место пока разбираться. Уж кабы их самих, словив, в этот мешок не сложили.

– Ха, я понятия не имею, где мы… - Отвечают на его слова совершенно не обнадеживающей фразой, потому как и сам менестрель слабо представлял, куда их занесла нелегкая. Противоположный от таверны край деревни? Что-то подсказывало, что нет, слишком просто для изощренных хмельных умов. Такие и по отдельности несли опасность общественному спокойствию, что уж говорить о случаях, когда они сталкиваются лоб в лоб.

– Факт удручающий, но он не умаляет моей надежды выбраться!

Гиблое это дело, говорить набегу – дыхание сразу сбивается, бежать становится всё тяжелее и тяжелее. Только играющий в крови адреналин и страх того, что на них уже спустили собак, подстегивает Амеля не сбавлять скорости, стремительно скрываясь в лесу от взглядов посторонних глаз, если таковые вообще имелись. Как-то он совершенно не удосужился посмотреть по сторонам.

В то время как Даэлис спокойно останавливается, её непутевый спутник, не иначе как запутавшись в своих длинных ногах, рухнул прямо на землю, едва не пропахав ту своей головой. Уже в «свободном полете» менестрель едва успевает развернуться так, чтобы не придавить своим весом мешок в руках – зрелище, должно быть, просто уморительное. С ошеломленным выражением лица он лежит на спине и пытается отдышаться до тех пор, пока его тяжелое, хриплое дыхание не превращается в надрывный из-за недостатка воздуха смех. Что это вообще было?

Солнце пробивается сквозь листву деревьев и немилосердно бьет по глазам: Амель щурится и прикрывает лицо руками, но вставать всё ещё не планирует, вполуха слушая слова Даэлис. Ноги и спина болели, но боль эта вряд ли могла сравниться с той, что прямо сейчас разрывала изнутри голову несчастного музыканта. Он с трудом приподнимается на локтях, некоторое время наблюдая за тем, как эльфийка отходит всё дальше в лес, а после, мученически вздохнув, поднимается, чтобы пойти следом.

Необходимость в воде обозначила себя довольно остро, ведь фляга на поясе была пуста, а так называемый «сушняк» давал о себе знать довольно остро. К большому счастью маленький источник всё же поблизости находится.

– Вот тут привал и предлагаю сделать.

– Тут так тут – Беззлобно усмехнувшись, будто мог иметь что-то против подобного предложения, менестрель набирает воду во флягу, следующим за этим мгновением тут же её осушая. Любовь к жизни явно крепнет в мужчине, но недостаточно – он набирает ещё одну, но в этот раз выливает прямо себе на голову – Уф, уже лучше!

Рыжие вихры разом тяжелеют из-за влаги, а холодные струйки воды уверенно текут вниз по лбу, подбородку и шее, приятно щекоча кожу. Всякий туман из мыслей разом пропадает, дышать становится легче.

Набранную уже в третий раз флягу Амель протягивает Даэлис, а сам садится подле неё, на некоторое время прикрыв глаза. Тихий шелест, журчание источника и далекие голоса деревенских – не худшее утро после попойки, если бы не предшествующие этой умиротворенной картине события.

Когда эльфийка вытирает ладонь о штанину, менестрель обеспокоенно склоняет голову.

– Поранилась? – Вопрос, разумеется, риторический – выступившие на ранке капли крови недвусмысленно говорят: да, поранилась. Амель порывается взять её руку в свою, но осекается и только крепче сжимает мешок с добычей – Лучше промой, не заноси заразу.

От мешка пахнет горелым мясом – из-за запаха менестрель поначалу морщится, а после начинает судорожно ощупывать добычу. Мясо? Откуда у них мясо? Ох, он совершенно ничего не помнит о прошлой ночи! Они кого-то обокрали? Убили?!

– Я бы предложил, не выясняя подробностей, сразу это похоронить – Поморщившись, Амель всё же аккуратно раскрывает мешок, с опаской рассматривая содержимое.

Менестрель с долей удивления косится на протянутую руку, а после несколько раз переводит взгляд с раны на пунцовое лицо Даэлис и улыбается неожиданно мягко. Нашарив в карманах штанов чудом не замаранный грязью платок, он смачивает его водой из фляги.

– Действительно, когда рядом находится такой мужчина, как я, милой леди напрягаться вовсе не стоит – Строить из себя самодовольного ловеласа долго не выходит: весь образ быстро разрушен смешком, который Амель не в силах был удержать. Он аккуратно подхватывает ладонь эльфийки своими пальцами и, внимательно осмотрев ранку да убрав с нее немного налипшей травы, платком вытирает сначала края, а после и само ранение, на которое осторожно подул. Больше в шутку, чем в попытке действительно унять чужую боль – Ну вот, жить точно будешь. Рискну даже предположить, что долго и счастливо, если больше не будешь пить в моей компании. Как видишь, чревато.

Слова, преисполненные иронией, но своя доля правды в них всё же имелась. Плохо пить в компании громил-дебоширов, грозы всех таверн и головной боли их владельцев, но в разы хуже упиваться хмелем в компании барда, который обычно и подбивает таких детин на поступки в высшей степени неразумные. Впрочем, они пока так и не выяснили, кто был главным инициатором ночного веселья, окончившегося… чьей-то безвременной кончиной.

Амель вновь похлопал себя по карманам, но, в этот раз не найдя искомого, недовольно цыкнул языком.

– Я бы, как истинный джентльмен, оторвал полы своей рубахи для того, чтобы перебинтовать вашу нежную ручку, госпожа Даэлис – Даже сейчас он не может отказать себе в удовольствии немного поерничать и театрально развести руками – Но боюсь, что сделаю только хуже, и все мои старания пойдут насмарку.

Говорил он это вовсе не из вредности – рубаху, в которой давеча проехались по земле, чистой назвать было сложно. На бинты такую пустить было нельзя, да и сменной одежды при менестреле не имелось, потому он просто вылил остатки воды на платок, который и стал для эльфийки временной повязкой.

Упорство, с каким Даэлис не желает оставить в покое чьи-то бренные останки, вызывает со стороны Амеля тихий вздох, однако он, балансируя на грани любопытства и желания поскорее разделаться с последствиями их кутежа, не пресекает попыток выяснить, кому же принадлежала обгоревшая тушка. Даже натягивает перчатки, чтобы позже ощупать её самостоятельно, даром, что не сдерживает брезгливой гримасы.

– Мы хотели поужинать лисицей?

– Какая-то это чрезмерно здоровая лисица – С сомнением в голосе тянет менестрель, а после натыкается взглядом на лапы неизвестного зверя – И впрямь копыта. Раздвоенные…

Он ловит полный ужаса взгляд, но отвечает на него лишь скептично задранной бровью. Лошади, они, конечно, друзья, однако и мясом их на севере никто не брезгует. До сего момента не брезговал и Амель, но что-то ему настойчиво подсказывало, что очень скоро начнет. После такого-то зрелища.

– Нет, точно не пони – Откинув ещё немного ткани, Амелю удается угадать в груде углей голову, увенчанную витыми рогами – М-да-а, мы что, её прямо в костер закинули? Её… Да, её. Кажется, это была коза. О, невинная жертва чужих бесчинств! Надеюсь, бедняжка хотя бы не мучилась.

Была бы на голове артиста шляпа, он бы её, несомненно, снял. Увы, таковой не имелось, и перформанс скорби был не полным. Ещё раз горестно вздохнув, он помогает завернуть тело обратно и отвлекается только на звон монет. Поначалу воззрившийся на деньги с непониманием, не скрытый повязкой глаз становится таким же круглым, как тот самый эллир.

– Кажется, это не с деревьев – Начинает Амель надрывным полушепотом, будто бы за ними кто-то мог следить – Откуда они могли тут взяться? О небо, мы что, ещё и обворовали кого-то?

Не видевший, откуда именно посыпалось золото, менестрель мог лишь с потерянным видом смотреть на свою ныне не только подругу по несчастью, но и, судя по всему, подельницу.

Амель слегка запрокидывает голову и смеется, до того забавным кажется ему выражение на лице Даэлис. О, он-то наивно полагал, что является главным зачинщиком всех бед, но, видимо, в этот раз нашел достойную своего сумасбродства спутницу. То-то оба ничерта о произошедшем не помнят.

– Неужели в этот раз мне суждено было ошибиться, обманувшись внешней благопристойностью? – Шутливо интересуется менестрель, поняв взгляд эльфийки без лишних слов. От этого становилось только смешнее – Кажется, мы оба грешим поспешностью собственных выводов. Однако, не смотря на обстоятельства нашего похмельного утра, могу сказать, что ни капельки не расстроен. Пожалуй, даже наоборот.

Он игриво подмигивает Даэлис, впервые с момента их побега по-настоящему расслабившись. Ненадолго, конечно, ведь сияющие в траве эллиры не предвещают ничего хорошего незадачливым выпивохам.

Мужская рука тянется к ним одновременно с женской, поднимая золотую монетку – проверять её подлинность «на зуб», как делают это иные торговцы, отчего-то совсем не хотелось. Может, потому что та лежала на земле, а дорожная пыль не способствует здоровому пищеварению. Может, потому что запахом горелого мяса от неё несло за версту, и разом побелевший Амель готов был положить злосчастную монету туда, откуда взял, да вместе с эльфийкой снова припустить в сторону соседней деревеньки.

Слишком уж жуткой была догадка, пришедшая одновременно в две головы.

Разумеется, он никак не может ожидать того, что его подельница начнет активно копаться в тушке несчастной козы. Теперь пришел черед менестреля смотреть на сей процесс с неприкрытым ужасом во взгляде. Ужасом, вызванным не столько кощунственными действиями, сколько их последствием, в виде новой горсти монет.

– Ох, Диос – Хватаясь за голову, Амель с самым несчастным видом стонет имя господа, ведь понимание происходящего ускользало от него стремительно и неумолимо. Пальцы одной руки взъерошивают рыжие, всё её немного влажные от воды волосы, и менестрель нервно хихикает – Ну, у меня таких сумм точно не водится, да и у тебя, уж прости за предвзятость мышления, скорее всего тоже. Нафаршированная краденным золотом коза… Нет, я просто не могу поверить, что мы додумались до такого!

Хотя что-то подсказывало, действительно не додумались бы. Думать в том состоянии, в котором они находились накануне вечером, было бы физически больно. С другой стороны, люди, тем более пьяные, легких путей никогда не ищут.

Если Даэлис бодро наматывала круги возле их стоянки, то вот Амель всё так же благополучно сидел под деревом и буравил нечитаемым взглядом горстку углей. А ведь всё так славно начиналось! Этим несложным предложением можно было описать все попойки, в которых ему довелось участвовать, но только вряд ли хоть одна из них могла похвастать такими, словом цензурным не описать, обширными последствиями.

Из-за простой козы никто так не переполошится. Значит, коза была не простая. Блистательное логическое умозаключение, но до чего-то более умного Амель не додумался бы даже будучи полностью трезвым.

– Тут ровно девяносто пять эллиров.

– Девяносто пять эллиров… – Эхом повторяет он за эльфийкой, всё ещё пребывая в потерянном состоянии. Да за такие деньги убить можно! Что наверняка и произойдет, стоит хозяину сих накоплений выйти на след похитителей.

Амель так глубоко погружается в свои мысли, что едва не пропускает мимо ушей слова Даэлис о том, что им необходимо вернуться. Когда смысл сказанного доходит до него, лучше тоже не становится.

– Возвращаемся?.. – Переспрашивает так, будто не дослышал, однако тут же продолжает, не давая ответить  – Да ты с ума сошла! Кхм, предположим, только лишь предположим, что на нас, едва заметив, не спустят собак. Что мы скажем хозяину козы? «О, любезнейший, ставший жертвой наших бесчинств! Не соблаговолите ли вы рассказать нам, а что, собственно говоря, произошло?» Поверь, даже для меня это звучит абсурдно, а уж с последствиями бурных ночек мне приходилось сталкиваться не раз и не два. С другой стороны… в розыск меня ещё ни разу не объявляли. Ах, прощай репутация честного артиста!

Менестрель не отказывает себе в удовольствии паясничать, но, тем не менее, со своего месте всё ж таки поднимается, пускай и с большой неохотой. Взгляд его скользит по далекой линии горизонта, а от побега останавливает лишь упорное желание Даэлис узнать правду и нежелание Амеля оставлять её с ним один на один. Что ни говори, а дел они натворили вместе.

– Это ужасная идея. Просто отвратительная, надо сказать – Обреченно тянет он, накидывая плащ на широкие плечи – Но лучше так, чем наши портреты будут развешаны по окрестностям. Определенно, не такой славы я хотел, становясь бардом. Пойдём, пока я не передумал!

Амель не переставал возмущаться, сетуя то на количество выпитого и больную по сему поводу голову, то на не самое здравое решение своей спутницы, то на себя самого, решительно ничего не могущего с этим решением поделать. В самом деле, разве мог он просто взять и уйти?.. Ну, сказать по правде, мог и хотел, да и вряд ли эльфийка станет его останавливать – меньше проблем этим очаровательным заостренным ушкам. Поведение её в целом не выдавало и малейшего признака того, что Даэлис прониклась стенаниями менестреля, а это не могло не задеть тонких струн души артиста. Перед кем он, спрашивается, здесь распинается, а?

Поток слов и мыслей разбивается о короткое и крайне емкое женское «Ага». Амель, подавившись оставшейся частью своей глубоко эмоциональной тирады, возмущенно воззрился на эльфийку, но сказать ничего уже не смог, безмолвно то раскрывая, то закрывая рот. Благо, удовольствия видеть ошалевшего то такого поворота событий барда ей не выпало – стояла спиной.

– Ладно-ладно… - Далеко не сразу придя в себя, Амель поправил упавшую на глаза челку и сделал глубокий вдох: коли сидели в одной лодке, так и незачем было её раскачивать – Осталась только одна проблема… Из тех, что мы ещё не обсудили, разумеется. Ты… ты помнишь, откуда мы пришли? Кажется, мы здорово петляли перед тем, как оказаться здесь. М-да, планировали сбить со следа собак, но в итоге сами оказались Диос знает где. Я уже говорил, что не ориентируюсь в местном липняке? Нет? Так вот, я не ориентируюсь в местном липняке! Могу предположить только, что мы в противоположной от нужной нам деревеньки стороне. Неожиданно, правда?

Но Даэлис, как оказалось, тоже в этих местах ориентировалась плохо, не смотря на все свои эльфийские достоинства и навыки. После того, как они устроили импровизированные похороны козе – в мыслях менестрель даже спел несчастной отходную, ибо на подобную участь она была обречена явно по его вине, хотя бы отчасти – они направились на поиски обратного пути. Безуспешно, как можно было догадаться, ведь если бежали эти двое от силы полчаса, то вот дорога в деревню не нашлась ни через час, ни через два. Полностью положившись на Даэлис, Амель только и мог, что опасливо коситься во все стороны. Как-никак, лес кругом, а в лесу, как известно, водятся звери. Зачастую не безобидные. Зачастую ещё и голодные.

Внешнее спокойствие всегда обманчиво.

Менестрель инстинктивно похлопал себя по карманам, но тут же недовольно цыкнул языком: что, спрашивается, он надеялся там найти? Оружие? Хо-хо! Да он принципиально никогда оружия с собой не носил, убежденный, что любой конфликт можно уладить словом или побегом. При встрече с диким зверем оба варианта носили сомнительный характер. Правильно говорят, в жизни надо быть готовым ко всему. Правда, Амель гораздо больше привык говорить, чем слушать и прислушиваться.

По крайней мере, вид и запах обугленного мяса напрочь отбили у крайне впечатлительного барда желание перекусить чем-то на ближайшие пару часов. Потому всю найденную «добычу» в виде ягод он, искренне убежденный, что его вывернет от одной мысли о еде, без особых душевных терзаний отдает своей спутнице, которая, напротив, изнемогала от голода.

– У тебя явно специфичные вкусы – Тихо хмыкает Амель, передавая эльфийке очередную горсть земляники. Маска балагура слетела с него под гнетом усталости и продолжающей раскалываться головы, и остался лишь измаявшийся человек, готовый отключиться прямо здесь и сейчас, стоит только голове коснуться чего-то, что может хотя бы на время сыграть роль подушки.

Слабо кивнув на просьбу развести костер, он провожает Даэлис взглядом, полным смешанных чувств. Она сама-то была в состоянии едва ли лучшем, чем её спутник, так было ли хорошей идеей как минимум отпустить эльфийку одну? До рассудка было уже не докричаться, а смутное беспокойство не покидало Амеля с самого начала всей это канители.

Собрать хворост в сухом лесу – задачка не сложная, однако, с разведением костра всё же возникают проблемы. Огниво. У менестреля не было ни огнива, ни средств его заменяющих, кроме собственных рук. Сколько он уже не колдовал? Давно, чего уж таить, но при первой же попытке на кончиках пальцев начинает плясать крохотная искорка. Она игриво кусает кожу и охотно перебирается из ласковых рук создателя на сухие ветки, а сам он, здорово утомленный даже такой мелочью, садится подле своего маленького костерка. В голове была каша, и нарастающий звон в ушах явно не помогал мыслить трезво.

Может, стоит прилечь? Всего на минутку…

Крик, разрезавший относительную тишину поляны, заставляет Амеля подпрыгнуть на месте, едва рыжая голова успевает коснуться ствола мшистого дерева. Костер всё ещё мирно потрескивает прямо перед ним, поют птицы. Крик, принадлежавший одной не в меру самоуверенной эльфийке, был явно лишним. Подскочив на ноги, менестрель попытался понять, откуда он донесся, а после неуверенно зашагал в нужную сторону, терзаемый вполне стандартными в таком случае вопросами: «Что случилось? Где опасность?».

Ответ находится очень скоро – Амель срывается с места, чтобы подхватить едва стоящую на ногах Даэлис с тушей волка на перевес.

– Ох… Диос… - Красноречие вновь отказывает ему, стоит заметить, как много вокруг этой парочки крови. Ужас приходит за осознанием – часть её хлещет прямо из раны на эльфийском плече – Твою же мать!

Плохо. Очень плохо.

Оставив тушу зверя где-то позади – за ней, право слово, можно вернуться и позже, бард, шипя и ругаясь, относит Даэлис к костру, чтобы уложить на расстеленный по земле плащ.

– В ином случае я бы спросил, как же ты себя чувствуешь, но и без того вижу, что не очень – Нервничая, он начинает бесконтрольно чесать языком, пытаясь занять эльфийку своей болтовней – Не надо было нам углубляться в лес, лучше бы обошли по опушке, а ещё лучше – сбежали! Вместе! Не знали бы ни забот, ни хлопот, ни волков. Ох, бездна…

От изорванной и окровавленной рубахи приходится избавиться, чтобы промыть рану и хотя бы попытаться избежать заражения. Мало ли какую заразу носил в себе зверь? А если где-то ходят его сородичи?..

– Не везет же тебе на травмы сегодня… Только не отключайся, ладно? Я… я что-нибудь придумаю!

Очень наивное заявление, ибо всё, на что хватает ума: промокнуть кусок найденной впопыхах тряпицы, да приняться за обработку ран. Удивительно, но те оказываются совсем неглубокими. Зверь не успел вложить всю силу в этот бросок, остановленный кинжалом в собственном брюхе. Кстати о нем.

Амель подтаскивает тушу зверя к костру и тот самый кинжал не без брезгливости извлекает. Эта вещица может ему помочь, стоит только очистить её от крови. Взгляд малахитовых глаз перескакивает с острия клинка на костер, а после – на Даэлис. Нет, тут можно обойтись и без прижигания. Только бы наложить повязку.

- … Советую.

- Ох, нет! Избавь меня от удовольствия получать такие светы, потому как испытать подобное на собственной шкуре я не хочу – Амель нервно смеется, пальцами зажимая рану на плече эльфийки. У неё были силы на шутки, а кому как не шутнику и балагуру знать, что если есть силы шутить, то это значило совершенно точно – отчаиваться рано. Он вообще был из тех, кто до последнего момента цепляется за соломинку надежды на лучшее, и этот случай исключением быть не должен – Кто же позаботится о тебе, если я прямо сейчас ринусь получать настолько… острые ощущения? К тому же, жизнь поведала мне секрет чувств куда более приятных. И я даже поделюсь им с тобой, как только ты придешь в себя. Придешь же?

Всё то время, что он без остановки болтал, руки менестреля то и дело порхали вокруг раны Даэлис: не имея при себе никаких медикаментов, даже спирта, будь он неладен, ему только и оставалось, что действовать максимально аккуратно и нежно, стараясь не нанести ещё большего вреда. Рубаху пришлось пустить на импровизированные бинты; ещё некоторое время потратить на то, чтобы отыскать на поляне банальный подорожник, сок которого мог остановить кровь и в целом её продезинфицировать. Знания, которыми владел даже деревенский мальчишка, сейчас здорово пригодились Амелю.

Он ощутимо вздрагивает, когда понимает, что эльфийка благополучно отключилась. Неоправданный страх того, что она может не очнуться вовсе, заставляет сердце сжаться под напором накатывающего всё сильнее чувства вины. Может, это он во всём виноват? Может, это он станет причиной её гибели, а не этот плешивый волк, чья бездыханная туша лежит сейчас у костра? О, если бы ему только не взбрело в голову перебрать в тот вечер…

Кое-как соорудив примочку из лекарственных трав и потуже перебинтовав чужое плечо, Амель обеспокоенно оглядывается по сторонам, задирает голову к небу. Солнце совсем скоро пойдет на убыль, готовое пропасть за линией горизонта так же неожиданно, как появилось этим утром.

Нельзя терять время.

До пробуждения Даэлис бард успевает кое-как распороть тушу волка – любой опытный охотник уши бы ему оторвал за такое кощунственное обращение с добычей. Он не снимает со зверя шкуры, не разделывает её, лишь вырезает кусок мяса с бедра, чтобы поместить тот на вертел. Возьмись Амель делать всё как положено и вышло бы всё гораздо, гораздо хуже, а так у них есть целый приготовленный кусок мяса, который совершенно точно можно съесть. Жмурясь и отплевываясь, потому что было оно жестким и несоленым, но съесть.

Сумасшедший день выматывает менестреля, а использование тех крох магии, что всё ещё теплились в нём, и вовсе лишает последних сил. Тяжело привалившись всё к тому же дереву, что должно было стать ему подушкой ещё час назад, он окидывает мутным взглядом место их стоянки: вот костер, который не должен был потухнуть до его пробуждения, питаемый магическим огнем, а вот Даэлис, спящая на бардовском плаще.

«Почти идиллия» - с усмешкой на тонких губах думает Амель, прежде чем налитые свинцом веки сомкнутся, а сам он провалится в небытие до самого вечера. Пока чуткий слух музыканта не уловит звуки возни у костра.

Всё ещё уставший, он не торопится открывать глаза, пребывая на грани сна и реальности. На этой грани нет волнения и переживаний, преследовавших его весь день, так почему бы не остаться на ней немного дольше? А ещё лучше снова заснуть… Запах крови в воздухе до сих пор кажется ему таким сильным, что оставляет неприятный металлический привкус на кончике языка. Или это было плохо прожаренное мясо? Менестрелю не хочется думать о том, что кровь на языке – его собственная. Магический всплеск спустя долгое время полного игнорирования наличия у себя дара не мог привести ни к чему хорошему.

Как бы сильно того не хотелось, но заснуть снова у барда не получалось. То ли выспался, то ли звуки возни поблизости не могли заставить чуткого к любому шуму музыканта забыться. Он недовольно поморщился, но глаз упорно не открывал. Ну а вдруг? Вдруг эта проказливая дремота вновь распахнет для него свои нежные объятия?

Увы, ожидания были жестоко обмануты, и Амелю не оставалось ничего больше, как завозиться, подыскивая позу поудобнее, и глубоко вздохнуть. Денек сегодня выдался из ряда вон, даже для загульного пьяницы, а ему точно не привыкать сталкиваться с последствиями очередной гулянки.

Взгляд из-под опущенных ресниц раз за разом ленно обводит поляну, будто что-то здесь могло измениться, но то и дело возвращается к Даэлис, силуэт которой четко выделялся на фоне огня. Что он знал об этой девушке? Да, откровенно сказать, совсем немного. Помнил, вероятно, ещё меньше, а не случись объединившая их таким странным образом ночка, к утру бы и вовсе всё позабыл, будучи снова на пути в Веерос. Вот они, превратности судьбы во всей своей безобразной красе. О таких принято слагать легенды и петь баллады, однако теперь Амель понимал, почему известными они становятся только после смерти своих героев.

На лес стремительно опускались ночные сумерки, и бард, зябко поежившись, механически проводит рукой по плечам. Вот зараза, совсем забыл, что плащ давным-давно был расстелен на земле и отдан в безраздельное пользование одной раненой особе. Не то чтобы Амель сожалел об этом, вовсе нет. Мужчина, ещё и воспитанный в лучших северных традициях, как-никак. Да и малодушная мысль о том, что с плащом было бы гораздо теплее уверенно таяла под натиском всё ещё сохранившегося у рыжего пройдохи подобия совести.

В задумчивости и попытках не задрожать, как лист осиновый, появление Даэлис подле себя менестрель замечает не сразу, а только когда та обращается к нему. Вздрогнув в который раз, он непонимающе смотрит на эльфийку, будто видит в первый раз.

- Спишь что ли?

- Какая догадливая – Иронизирует Амель, недовольно потирая ушибленное плечо, а после удивленно приподнимает одну бровь, явно не сразу догадавшись, о чем же толкует его подельница – Секреты?.. Ах, да, секреты. Я, право, думал, что ты меня уже и не слышала, но раз уж любопытство в тебе пересилило даже лихорадку…

Он негромко и вымученно смеется, разминая затекшую шею. Плохая это идея, спать сидя, но выбирать ему в последнее время не приходилось. Выбор – привилегия человека ответственного и трезвого, и ни под один из этих критериев Амель не подходил.

- Вообще, я имел в виду то, что не обязательно устраивать променад по лесу в сопровождении местной фауны, чтобы получить хоть сколько-то приятные ощущения – Не ожидая, что эльфийка и впрямь спросит с него за неосторожно оброненные слова, он неловко уходил от ответа –  Поверь, гораздо больше я привык к развлечениям нехитрым и приземленным, до последнего времени искренне веря, что ничего экстремального в них быть не может. Ошибался, как видишь.

Намек до того прозрачный, что бард сам не удерживается от многозначительного фырканья.

- И, как по мне, то, что происходит сейчас – самая страшная история на моей памяти. Переплюнуть такую будет сложно, а потому я не планирую даже пытаться. Лучше-ка расскажи, как ты себя чувствуешь? Могу сказать, что выглядишь куда лучше, и это я уж молчу про отсутствие лишней одежды.

На этот раз смех Амеля слышится куда более бодрым – он рывком поднимается на ноги и подходит к своему плащу, дабы поднять его с земли и отряхнуть от налипшей травы, а после вернуться к уже насиженному месту. Вещь оказывается протянута Даэлис.

- Возьми, ночью в лесу совсем не жарко, а я, как бы не хотел себе польстить, не настолько горяч, чтобы согреть одним лишь своим присутствием. Кажется… нам придется остаться здесь до рассвета? Отвратительно, по правде сказать, хотя даже так желания возвращаться в деревню, где нас уже «ждут», мне отчего-то совсем не хочется. Может, не поздно передумать?

Неожиданная задумчивость Даэлис здорово удивляет Амеля, не предполагавшего, что в данном случае могут быть хоть какие-то сомнения. Они вместе умудрились попасть в серьезный переплет, из которого у них были все шансы не выбраться – менестрелю всё ещё боязно хотя бы ещё раз мазнуть взглядом по плечу эльфийки, потому как рана и количество крови вокруг неё здорово напугали его прежде, как бы он не хотел это скрыть. Неотвратимая близость смерти всегда пугает, если у тебя всё в порядке с инстинктом самосохранения, а уж его отсутствием Амель мог похвастать только будучи вдрызг пьяным. Смерть должна явиться неожиданно, так, чтобы ты и глазом моргнуть не успел. Долгие расшаркивания, как на светском рауте, казались по-настоящему устрашающими.

Немного позабавленный безмолвным ответом на свой вопрос, бард слегка склоняет голову и улыбается шире.

– Ты поразительно немногословна – Или то был контраст на фоне постоянно болтающего о чем-то Амеля.

Он не привык к тишине, которой, однако же, попросту не могло быть в лесу. Треск костра, пение соловья, что перекликалось с тихим шорохом крон деревьев где-то в вышине, стрекот кузнечиков и свист ветра – поляна полнилась этими оглушительными в молчании звуками, но чего-то здесь определенно не хватало. Не хватало чувства… присутствия.

– Ты сам-то как?

– Признаюсь, могло быть и лучше – Неохотно сознается он, тряхнув рыжей шевелюрой – Но разве люди не должны извлекать выводы из полученного нового опыта? Я вот извлек! Абсолютно точно не хочу оказаться в подобных обстоятельствах вновь, даже в такой приятной компании, уж извини. Но разве и ты каждую неделю просыпаешься без памяти после попойки? Ха, то-то видок у тебя совсем не удивленный.

Чувствуя, что чужой интерес вполне искренен, Амель, тем не менее, не может ответить серьезно, рассыпаясь в шутках и безобидных подколках. Потому что рыжий балагур иначе просто не мог. Потому что так было легче. Как показала практика, серьезный подход к любой проблеме оборачивался для него если не катастрофой, то маленьким происшествием, в то время как шутки позволяли сгладить все острые углы и самого себя убедить в том, что всё более чем сносно. Даже если это было не так.

Кажется, Даэлис непросто оценить его специфического юмора, который сам про себя бард звал не иначе как искрометным.

– Я умею ценить момент – Легко парирует он, подмигивая.

И это даже не блеф, довольствоваться моментом текущим Амель умел и любил, даже не смотря на все омрачающие его обстоятельства. От них можно было запросто откреститься, стоило только забыть, что где-то там их уже наверняка объявили в розыск, в какой-то яме, прикрытой ветошью, лежит труп козы, а у них на руках кругленькая сумма золотых. Сейчас, вблизи костра можно было хотя бы на минутку представить, будто всего этого нет и в помине.

Менестрель уверенно придвигается ближе к эльфийке, набрасывая плащ на них обоих.

– Ну уж нет, если хочешь знать, то плащ тоже денег стоит! – Возмущение в его голосе столь наигранно, что может показаться, что Амель – тот самый артист из погорелого театра. Он заливается смехом – Я восхищен твоими благородными порывами! И почти ими не расстроен, честно.

Не упуская возможности отпустить очередной игривый комментарий, Амель, тем не менее, действительно старается убедиться в том, что его спутница была полностью укутана в сберегающую драгоценное тепло ткань. Новая шутка Даэлис просто не может остаться проигнорированной в таком стесненном положении, ведь сидели они теперь вплотную друг к другу.

– Ты мне явно польстила! Пятьдесят лет? Да это же раз в пять превосходит максимально отведенный мне срок. А уж коли и вздумается мне провести их в лесу, так точно не протяну и месяца. Нет уж, окончить свой славный лицедейский путь я точно не намерен. Артист должен погибнуть только на сцене!

Почти что не шутка. Бард и вправду полагал, что долго с таким образом жизни не протянет, но если уж и умрет, то умрет красиво, так, чтобы об этом можно было сложить очередную балладу…

За своими собственными раздумьями вопросом со стороны Даэлис он вновь оказывается застигнут врасплох и едва не давится воздухом от неожиданности. Что за несчастливый день, всему сегодня суждено было повториться дважды.

– Охо-хо, а ты хочешь проверить действенность метода? – Амель недвусмысленно играет бровями – Это правда, но, боюсь, всякий раз итогом такого согревания был неожиданный приплод, ровно через девять месяцев, представляешь? Поверь, если мы сядем поближе к костру, то нужды в этом точно не будет. Если ты только не желаешь настоять.

Несмотря на игривость тона, бард вполне спокоен, полагая, что дальше шутливого флирта уйти всё это попросту не может – в ночном лесу не так уж и много развлечений, и разговор – это всё, чем они оба могли довольствоваться. Безобидное веселье, разве может оно вылиться во что-то серьезное?

Не умеющий учиться на собственном горьком опыте менестрель, очевидно, думал, что не может.

— Кажется, я здорово ошиблась, и в тебе нет ни капли духа авантюризма

— Почему же, я вполне себе склонен к авантюрам — Амель отрицательно замотал головой, возмутившись уже вполне искренне — Однако и уроки из них я извлекать умею. Не наступаю на одни и те же грабли, знаешь ли. Я прыгаю исключительно на новенькие. Глядишь, ударят не так сильно.

Он негромко хохотнул, полностью облокотившись о ствол дерева и подобрав длинные ноги, чтобы не мерзли. На стремительно гаснувшем после захода солнце небе уже загорелись первые звезды, единственные свидетели их вчерашних бесчинств, и бледно-желтый диск луны засиял, как начищенный до блеска эллир. Бард поморщился — ну вот, теперь события прошлой ночи преследуют его даже в простейших мысленных сравнениях, а уж от них у него сбежать точно не выйдет.

Смех сидящей рядом Даэлис помогает отвлечься, пускай и не надолго. Эта нелепая черта, сводить всё в шутку, истинно их роднила, и Амелю хотелось поддержать диалог уже не из-за пресловутой нелюбви к тишине, а из-за желания поддержать разговор с интересной ему личностью. В последнее время такое случалось все реже и реже. Не поэтому ли он решился оставить благодатную южную столицу?

— Разочарование следует за разочарованием в этот проклятый день — Картинно вздыхает менестрель — Хотя и не поспоришь, место уже нагрето, а, чтобы перебраться поближе к костру, нужно снова извалять мой плащ в траве. Да его же ни одна прачка не отстирает! В таком безобразном виде меня не пустят ни на одно застолье.

Последние слова тонут в провальной попытке подавить зевок —
Амеля вновь клонило в сон. В самый неподходящий момент, разумеется, ведь задремать раньше Даэлис он не хотел. Отчего-то казалось, что оставить её наедине со своими мыслями — затея не из лучших, и надо мужественно держаться до победного конца.

Увы, её рассуждения вслух только сильнее ослабляют его и без того слабую оборону.

— Мы могли бы, конечно, постараться сбежать от содеянного, но неужели тебе не интересно, что же мы натворили?

— Интересно, конечно — Отвечает он, громко зевает и тут же трясёт головой. Что за невоспитанность, он ведь человек голубых кровей. Ну, был им когда-то — Но если так пойдёт и дальше, то я сомневаюсь, что мы вообще дойдём до разгадки. Сама подумай, всё явно намекает на то, что дальше — хуже...

Сил продолжить спор уже не хватает. И так ясно, что никуда он не денется, пойдёт как миленький, хотя бы потому, что не хочет прослыть наглым воришкой. Наглым, но не воришкой.

Перед тем, как отключиться, Амель не может не отметить — небо сегодня было ясным, а потому очень красивым. И звезды, яркие-яркие, без труда складывались в нечитаемые ранее созвездия. Странное наблюдение, которое никак не вязалось со всем произошедшим ранее, но именно с ним бард и отключается, щекой умастившись на чужой макушке.

Пропажа этой темноволосой опоры становится первым признаком того, что пора просыпаться.

Амель вздыхает, завозившись на своём месте, но подниматься следом не спешит. Тело, всё ещё налитое сонной истомой, слушалось неохотно, и только боль в шее и пояснице побуждала найти положение более удобное.

— Кажется, у меня сейчас спина отвалится — Ворчит себе под нос менестрель, а затем поднимает мутный спросонья взгляд на гораздо более бодрую на вид Даэлис — Могу поздравить, мы пережили целую ночь в лесу. Чтобы не повторить данного опыта чересчур скоро, давай-ка начнём собираться... Потихоньку. И сообразим что-то с завтраком, иначе точно не дойдём до деревни. Скорее уж свалимся от голода по пути. Ты же умеешь готовить? Из меня вот повар весьма посредственный.

Получив ответ на свой не самый умный вопрос, Амель прикусывает язык: м-да, мог бы и догадаться, что рассчитывать ему особо не на что. Не иначе как плохо соображавшая спросонья голова отказывалась работать, а это плохо сочеталось с отсутствием привычки держать язык за зубами.

– Уверен, мы сможем обойтись без лишних изысков – Тем не менее на шутку он отвечает шуткой, тяжело поднимаясь с земли. Спина неприятно ныла, и бард тут же принялся разминаться, чтобы хоть как-то избежать болезненных ощущений. Едва ли не всю поляну огласил хруст шейных позвонков и последовавшее за ними тихое оханье. Вот же…

Странное дело, привыкший ворочаться во сне, в этот раз Амель, видимо, всю ночь просидел в неизменном положении – иначе его утреннее состояние объяснить было нельзя. Пожав плечами, он поднимает свой многострадальный плащ с места ночевки и хорошенько встряхивает. Намного чище вещь выглядеть не стала, увы, но вид имела уже более приличный. «Обязательно снесу к прачке» - менестрель придирчиво осматривает его и, ознаменовав свое мысленное решение коротким кивком, набрасывает на плечи.

Ребром встает новый вопрос. Воззрившись на потухшее уже давным-давно кострище точно так же, как и Даэлис, Амель мученически поднимает глаза к небу. Вот ведь, совсем позабыл о такой незначительной мелочи, как надобность огня.

– Будет тебе чудо, радость моя – Фраза, что должна была прозвучать в более задорном тоне, слетела с уст барда негромким вздохом. Он набирает хвороста и присаживается на корточки, активно растирая холодные ладони – Ты только не смейся, ладно? Я уже год ничего не магичил, если уж не больше. Муторное это дело, скажу я тебе…

Ровно в этот момент с пальцев его срываются искры, целый сноп, да так неожиданно, что Амель с удивленным возгласом отскакивает, будто ужаленный. Вчера еле-еле высек пару искорок, а тут, гляди-ка, расщедрился. Они всё ещё красуются на кончиках ногтей, и обжигают совсем как настоящие – менестрель тут же смахивает их, шипя ругательства сквозь зубы. Горячо, даже очень!

– Год не магичил, и не магичил бы ещё столько же – Недовольно произносит Амель, смущенно покосившись на эльфийку. Приходится обернуть всё в очередную нелепую шутку: он шутовски раскланивается перед Даэлис, указывая на вновь пылающий костер – Прошу! Проявите мастерство шеф-повара, госпожа, и не оставьте нас без перекуса на ближайшие сутки.

Весь процесс готовки бард предпочел держаться от огня подальше, явно опасаясь того, что мог выкинуть по глупости и незнанию. Конечно, в гильдии магов юных учеников обучали контролю над своим даром, но, во-первых, Амель там и двух лет не продержался, а во-вторых, всё своё время в гильдии он посвящал явно не учебе. Скорее даже чему угодно, но не учебе. О, где его цветущая юность и зрячий глаз! Они остались далеко позади, во временах, которые, впрочем, менестрель не стал бы называть славными. Много воды утекло с тех пор, но обиды, что гложили душу тогда совсем ещё мальчишки, с годами никуда не исчезли. Притупились, забылись, были пересмотрены, но так никуда и не исчезли.

Снова двинувшись в путь, на этот раз им удается отыскать путь назад. Лес оказывается не таким запутанным, деревья – не такими густыми, и сквозь их кроны уже с легкостью угадывались очертания жилых домов, надежда увидеть которые стремительно таяла.

– Ха, глазам своим не верю! – Для верности Амель трет не закрытый повязкой глаз, чтобы после хорошенько проморгаться – Не прошло и года! Кажется, отшельническая жизнь отменяется.

Он уверенно следует за Даэлис и врезается той в спину, как только она резко тормозит.

– Эй, ты чего? – Бард непонимающе склоняет голову, осторожно опуская руку на здоровое плечо эльфийки, и хмурится, выслушивая её доводы. Вполне веские, к слову сказать, а потому обратно он возвращается без лишних возмущений – только многозначительно закатывает глаза.

Несмотря на то, что новая стоянка находится на самой опушке леса, Амель внимательно осматривается. Паранойя совсем отнюдь не бывалого вора обострялась с близостью к населенному пункту. А вдруг там о них уже всё знают? Вдруг прочесывают весь лес, разыскивая горе-бандитов?

Бард занимает позицию напротив Даэлис. Своего рода мера предосторожности: то, чего не заметит у себя за спиною она, то увидит её подельник. Когда взгляд её скользит по рыжей шевелюре, Амель не удерживается от того, чтобы провести по ней рукой, приглаживая волосы. Тьфу, это уже походило на нервное расстройство.

– Полагаюсь на твое благоразумие.

Он протягивает эльфийке небольшой мешочек, заполненный серебром и бронзой едва ли на половину – это скромный запас, которого должно было хватить на то, чтобы добраться до Веероса, а дальше… А бард не шибко-то и представлял, что должно было быть дальше.

Прикрыв на мгновение глаза, Амель упирается макушкой в ствол дерева, но в размышления погрузиться не успевает, вырванный из пучины мыслей предложением, от которого отказаться было просто невозможно.

– Я знал, что моя персона не сможет оставить тебя равнодушной – Он с хохотом подается вперед, и на вытянутом бардовском лице расцветает широкая улыбка – Хорошо, что же ты желаешь знать, помимо самого очевидного? Я – менестрель, словоплет и бродяга, как любят говорить трактирщики. В иных преступлениях, кроме как подстрекательстве к дебоширству и кражах нежных девичьих сердец ранее замечен не был. Но я полагаю, сейчас тебя интересует более практичная сторона вопроса? О, могу лишь сказать, что из всех возможных братьев по несчастью тебе достался истинно самый бесполезный: не смотря на то, что язык у меня острее иных клинков, пользы от этого в нашем положении ты не получишь. Но что же до тебя? Готов поспорить, на своем эльфийском веку тебе удалось выучится много большему.

Заметная доля веселья пропадает с лица Амеля, когда речь заходит о магии и его непосредственной связи с ней – он морщится, как если бы вопрос со стороны Даэлис был не простым интересом эльфийки, магией, судя по всему не владевшей в принципе, а обвинением. «На твоем месте должен был быть старший сын» - слова отца до сих пор звенят в ушах эхом хлесткой пощечины, что незамедлительно последовала за ними. Будто он по своей воле стал единственным носителем дара среди детей. По своей воле ринулся в гильдию, оторванный от матери и сестры.

Бард взмахивает рукой, не то пытаясь подобрать слова, не то отмахнуться от неприятных воспоминаний. Всё было давно позади, так почему же мыслями он продолжал возвращаться в прошлое? Нет, это было решительно недопустимо. Хотя бы потому, что момент нынешний был гораздо более значим. Хей, да он тут в потенциальные преступники метит, пространные размышления о свершившемся и не свершенном можно оставить на потом.

– Занимался, на самом-то деле – Амель неопределенно качает головой – Только вот что я тебе скажу, дорогая, в гильдии остается тот, кто хочет всю жизнь быть под чужим надзором, лишиться всяких чувств к сорока годам или же корпеть над старинными фолиантами с дурным слогом. Я, как ты понимаешь, к этим чудакам не отношусь, а то, что они называют жизнью, я бы и существованием назвал с натяжкой.

Уголок губ менестреля дергается, кривя их презрительной усмешке.  Не смотря на все происшествия, случившихся после его отчисления, он ни дня не жалел о том, что ввязался в ту драку и за свободу свою заплатил парой переломов да потерей зрения на один глаз. Возможность дышать полной грудью, делать что и когда хочется дорого стоила, и он готов был расплатиться сполна.

– Но при необходимости и снопа искр хватит, чтобы дать себе время сбежать и выжить.

– Или устроить неплохой пожар в деревеньке, где все дома – деревянные – Флегматично добавляет Амель шепотом, запрокинув голову назад. Кто это сказал? Точно не он.

Блуждавший меж ветвей деревьев взгляд возвращается к Даэлис, когда та осыпает барда вопросами, прося подробнее рассказать о магии. Он делает нарочито задумчивое лицо, а после улыбается, поворачивая доселе спокойно лежавшие на коленях ладони вверх.

– Ну, как бы тебе объяснить – Из театральной задумчивость медленно перетекала в самую что ни на есть настоящую – Сложно. Я ведь не знаю, какого это, не быть магом. Присутствие дара во мне так же естественно, как… как биение сердца. По крайней мере, до тех пор, пока огонь не выходит наружу.

Амель сжимает раскрытые ладони в кулаки, и жест этот сопровождает снова вспыхнувшие искры. На этот раз контроль над ними дается гораздо проще – они растворяются в воздухе в месте с тихим выдохом менестреля, почти не обжигая кожу.

– А.. как на руках это ощущается?

– Видела когда-нибудь праздничные огни на ярмарках? Холодные искры, они не обжигают, пока не поднесешь ладонь к самому основанию огонька – Кивнув своим мыслям, Амель подходит к Даэлис в плотную, осторожно беря её за руку – Только магу гораздо хуже, потому что он и есть то самое основание. Без практики можно получить самый настоящий ожог, а до тех пор… сначала пламя скользит вдоль вен.

Он проводит пальцами по тонкому запястью эльфийки, демонстрируя, откуда сам бард начинает чувствовать магическую энергию. После – ведет ими по ладони, чтобы в конце коснуться чужих кончиков пальцев своими.

– А потом, сосредотачиваясь теплом где-то на пересечении линий души и жизни, стремится вырваться наружу, дикое и необузданное, как и всякая стихия. Магов учат управлять ею, чтобы дар не нанес вреда, хотя бы им самим.

Всё это он произносит так и не расцепив их руки, но уж когда до Амеля доходит вся неловкость начатой им сцены, он с невинной улыбкой выставляет ладони в капитуляционном жесте – «Виноват, забылся» - и удаляется на прежнее свое место, готовый слушать историю о непростой эльфийской судьбе.

И заслушивается, да так, что от метнувшегося в свою сторону кинжала отскакивает в самый последний момент, четко расслышав, как острое лезвие разрезает воздух прямо у него под ухом. Возмущение и испуг вспыхивают на разом побелевших щеках, становясь ещё более заметными, однако, вместо ругательств осевший на землю менестрель произносит сбивчивое:

– Если это был флирт, то скажу тебе одно – так дерзко со мной ещё не заигрывали!

А какой скабрезной делается улыбка на его лице!..

Приходит вечер второго дня с момента их бесславного побега с останками козы, упокой Диос её душу. Амель нервничает, готовый чуть что рвануть, куда глаза глядят, потому как в случае чего абсолютно не хочет оказаться за решеткой. Даже нож, оружие, нужду в котором всегда и всячески отрицал, он послушно прячет в сапоге, хотя и знает: в случае чего скорее пырнет себя, чем кого-то другого. Не из гуманистических соображений, вовсе нет. По глупости.

Крадучись добравшись до торгового дома и попутно промышляя мелким грабежом(Амель, разумеется, одаривает Даэлис о-очень осуждающим взглядом и так же осуждающе ничего не говорит, боясь привлечь внимание деревенских), менестрель вынужден остаться у порога, дожидаясь, когда подельница сама разделается с покупками.

«Не очень-то и хотелось» - Совершенно по-взрослому и ничуть не обиженно думает Амель, привалившись к стене, дабы в тени его рыжеволосая макушка была не так заметна.

– Ограбили! Ограбили, ироды! – Сиреной по узкой деревенской улочке пролетает вой дородной барышни, что, как казалось перепуганному до седых волос барду, неслась прямо на него – Это шож это делается, люди добрые! Только пошла белье собирать, а его взяли, и слямзили! У-у-у, поймаю, уши обдеру!

Горящая праведным гневом, она уверенно шагает вперед, и впрямь останавливаясь подле первого вероятного свидетеля. То есть, Амеля, по тому как других людей здесь больше не было.

– Туда побежала, мерзавка, точно вам говорю – Он кивает головой в первое выбранное наугад направление, а звучит до того проникнутым бедой милой девушки, что та, почти не заостряя на нём подозрительного взгляда – ну на кой мужику бабья рубашка? – бежит туда, куда было указано.

Полный облегчения вздох заглушает хлопок двери.

– Я уж думал, ты там с концами пропала! – Шипит он, припустив в противоположную пострадавшей сторону, то есть, в сторону лесопилки, а когда они оказываются в безопасности, спрашивает, пытаясь отдышаться – Ну? Что дальше, мой капитан?

Всё ещё пытавшийся отдышаться Амель упирается ладонями в колени и кое-как произносит:

– А ты угадай – Он сдувает упавшую на глаза прядь волос – Клич по наши душеньки, чай утаскивать чужие рубахи дело чуть менее преступное, чем воровать чужих же нафаршированных золотом коз. Так что там с нашими планами?

Не даром всё таки говорят: «Подлецу всё к лицу». Плащик оказывается барду в самый раз, а капюшон легко скрывает рыжую макушку, тенью опускаясь на лоб и глаза. Тем лучше, глядишь, ещё и повязку на глазу не сразу заметят – черту в облике артиста не менее приметную, чем волосы. Впрочем, чего мелочиться? Отвернувшись от Даэлис на минутку, Амель некоторое время возится с узелком у себя на затылке, а после на ладонь его падает та самая повязка, тут же спрятанная в карман. Глаз, подернутый сизой поволокой, он прикрыл челкой, дабы слепота его не так сильно была заметна.

Едва заслышав о том, куда им предстояло направиться далее, Амель приподнимает брови.

– Кажется, я сильно преувеличил, назвав эту деревушку богом забытым местом. Гляди-ка какая инфраструктура! Иной поселок обзавидуется. Целый стражий дом, и так неудачно оказался именно здесь…

– Постараемся заболтать. Кажется, у тебя с этим проблем не бывает?

– Никогда! – Гордо задрав нос, подтверждает менестрель, но про себя тут же тушуется. Это же по какому тонкому льду ему придется ходить? «Видимо, придется проверять на собственном опыте» - Амель сокрушенно вздыхает. Определенно, он сильно расстроится, если игра не будет стоить свеч.

Осторожно пробираясь сквозь дома и сараи, как разыскиваемые преступники, которыми они, в сущности своей, и являлись, парочка находит искомое. К величайшему сожалению, разумеется, ведь не окажись в деревне никого из слуг государева правосудия, и можно было бы спокойно выдохнуть – о краже и внешнем облике разбойников тут знают только со слов пострадавшего. А пока что о том можно только мечтать, уж больно большая удача, хотя Амель и продолжал тешить в себе надежду на самый благополучный исход. Как бы хозяин козы объяснял страже, что его пропажу надо непременно найти потому, что в брюхе её покоится неплохой такой капитал?  Вероятно, с большим трудом, да и подозрений о своем благоразумии такими темпами можно вызвать куда больше.

И всё же, от встречи с двумя молодцами, что пребывали в доме стражников, барду было не отвертеться.

– Заболтай.

– Легко тебе сказать, заболтай!.. – Ворчит Амель, пытаясь привести себя в порядок после лазанья в траве и кустах – Понадеемся, что ребята эти не из смышленых, да на то, что их там и впрямь не больше двух.

Он выпрямляется в полный рост, готовый(в самом ли деле?) уже несмело постучать в дверь, но Даэлис останавливает его, заставляя насторожиться. Это чего вдруг взгляд у неё сделался таким шальным? Причина такого неожиданного веселья, озвученная эльфийкой, приводит барда в ступор на долгие пять секунд – он непонимающе хлопает ресницами, чтобы сразу после расплыться в предвкушающей улыбке.

– Ловлю на слове, дорогая. Только, прошу, не как в прошлый раз!..

С тихим смехом Амель подходит к заветной двери и затихает ненадолго, пытаясь придать лицу более серьезное выражение. Выходит не сразу, ну уж как только получается, так сразу обрушиваются на дерево три коротких удара.

Тук-тук-тук.

– Кого там нелегкая принесла?! – Тут же раздается полный недовольства голос по ту сторону, а за ним – тяжелые шаги. Солдатские сапоги позвякивают, оповещая всякого о приближении своего владельца, и к моменту, как дверь в дом оказывается распахнута, менестрель уже полностью готов к встрече. На пороге перед ним оказывается детина, годами эдак далеко за тридцать да с жутким запахом перегара – Чего надо, мужик?

Амель едва сдерживается, чтобы не начать отмахиваться от «амбре», которым несло от стражника, но уверенно держит маску непринужденного спокойствия.

– Как чего? Видали, что нынче в деревне творится, братцы? Воры уже средь бела дня грабежом занимаются!

Мужчина напротив закатил глаза, а прямо за его спиной послышался недовольный возглас второго:

– Тьфу ты, ещё один контролер пришел! Чего ж вам всем неймется-то в последнее время, а? То соседи у них подерутся, то козу умыкнут. Ну, что на этот раз?..

Договорить тот не успевает – слова его обрывает возглас куда более громкий и… знакомый? Бард оборачивается, чтобы удостовериться, и видит в самом начале улочки ту самую барышню, какую повстречал ещё у жилища торговца. И ведь не осипла столько времени кричать, надо же.

– Безобразие! Просто безобразие! И на кой ляд нам этих стражников назначили, коли эти нахлебники не делают ничаво? Кольчужкой токмо потрясать и умеют!..

В унисон послышалось два несчастных стона. Видать, достается ребятам не в первой.

– А вот и пострадавшая! – Не теряясь, подхватил её настрой Амель – У дамы тут, понимаете ли, вещички умыкнули. Никакой безопасности на вверенной вам под надзор территории! Извольте делом заняться, господа хорошие, да решите проблему.