Olivier Deriviere - Blood
Ольдемор. Опочивальня 1048 года

“Всё изменилось”

Эберхард подолгу не встаёт. Это сродни трансу. Он просыпается, открывает глаза и смотрит на крышку гроба. Древесный рисунок, застарелые пятна. Если скосить глаза вниз, то можно увидеть волка. Чёрный силуэт с оскаленной пастью — лишь случайная игра очертаний. Как и всё в этом мире.

“Всё изменилось”

Он рассматривает крышку. В кромешной тьме, которая непроницаема для человека, а для вампира подобна родниковой воде. Он шарит глазами по древесине, рассматривает каждый стык, каждую шероховатость.

“Всё изменилось”

У большинства в семье гробы удобные, обитые тканями. Эберхард спит в простом деревянном ящике. В другом ему сложно уснуть. Это его гроб. Он сколотил его давно, самостоятельно, в свой самый первый год. От времени дерево почернело, стало больше похоже на камень. Но это честный гроб. Он не меняется. Он всегда одинаков. И это внушает спокойствие и уверенность.

“Всё изменилось”

А снаружи всё слишком сложно. В одночасье на его попечении оказались Валери и Аннабель. Случилось то, чего он так страстно желал, но свалившаяся на голову ответственность страшит и вызывает постоянное чувство беспокойства, давящее на грудь. Эберхард уже давно не дышит, но сейчас ощущает, что задыхается.

Привычка выполнять приказы так прочно укоренилась в голове, что теперь, когда Аделарда нет, на том месте осталась пустота, зияющая дыра, затягивающаяся очень медленно.

И если с Валери всё более-менее по-старому, то с Аннабель только предстояло выстроить какой-то подобие отношений. Кажется, она его побаивается. Или это какое-то другое чувство, Эберхард не знает. Она стала отрешённой, безучастной. Даже охотиться перестала.

Вчера он привёл Аннабель мальчика. Попрошайку, которого никто не станет искать. Он видел, как затряслись тонкие пальцы девушки, как заострились черты лица. Она явно была голодна, но не приступила к трапезе, пока Эберхард не ушёл. Стеснение или пренебрежение?

Если второе, то не удивительно. В комнате висели их с Валери портреты. Мастерство художника не подвергалось сомнению. Он смог уловить саму суть сестры, нанеся на холст уверенными мазками. И рассматривая собственный портрет, Эберхард только хмурил брови. Лик Валери светился изнутри. Она и при жизни была красавицей. а обращение в вампира сделало её облик изысканно-прекрасным. Лицо Эберхарда будто выточили из камня, не слишком стараясь. Камень покрылся сеточкой морщин и треснул шрамом. Обветренный, грубый. Эберхард с портрета взирал на мир так, будто тот украл у него деньги.

Аннабель — фарфоровая статуэтка. Хрупкая, изящная. И такая маленькая. Разве можно даже думать прикоснуться к ней его грубыми пальцами? Разве можно представить, что её нежный губы, под которыми прячутся удивительно ровные и белые клычки, коснутся его губ, сухих и жёстких как пергамент.

Но он представляет, грезит. Раньше он гнал эти мысли, считая странной блажью. Теперь они выплыли на поверхность, как раздувшиеся утопленники. Аннабель слишком похожа на Лилию. Даже если она обратит на Эберхарда свой взор. Даже если случится невероятное. Эта милая девушка слишком похожа на его погибшую дочь.

Всё изменилось. И каждую ночь он даёт себе несколько минут, чтобы осознать это. Всматривается в рисунок на древесине, а потом откидывает крышку. Как и сегодня.
Минула полночь. Темнота щедро разбросала звёзды по небосводу. Луна взирает на тёмную фигуру в плаще. Эберхард напевает себе под нос.

— “И снова кружилась она, танцуя для всей Альделуны”...

Он поднимается по знакомому крыльцу и стучит в дверь, протягивает несколько цветов. Белая “корона” округлых лепестков и “воротник” из заострённых.

— Это тебе, Аннабель. Цветочница сказала, что эти цветы называются “Ночная леди”. Они распускаются только ночью. Как и ты… Я подумал, что… Гхм… Возьми. Им нужна вода.

Последний раз он дарил цветы… Когда? Он точно был ещё жив, молод и не походил замшелый булыжник. И сейчас, глядя на Аннабель, Эберхард чувствует себя глупо и неловко. А всё эта сука-цветочница, кляни её Тьма. “Юная дама будет польщена, они раскрываются по ночам…” Языком треплет.

— Я подумал, что тебе будет приятно. Женщины любят всякую красивую чушь. Мда… Ээээ… Я чего зашёл… Хотел предложить. Сегодня ночь идёт на убыль, но завтра… Если ты хочешь, Аннабель, то мы можем сходить на охоту вместе. Если не против. Если ты хочешь. Если нет, то я не настаиваю… Гхм… Я просто подумал, что может. Но если против, то нет. Я не прошу ответить сейчас, я зайду завтра после заката, и если захочешь…

А ведь всего часом ранее, когда он репетировал речь, всё это звучало стройнее и красивее.

— Эти цветы, Аннабель, называются “Ночная леди”. Они являют свою красоту только при свете луны, как и ты. Возможно, ты захочешь составить мне компанию в завтрашней охоте.

Он стоял посреди тёмной оранжереи, полностью голый.

— Что скажешь?

— Пожалуйста, не убивайте меня, добрый господин… Я никому ничего не скажу…

— Я про речь, тупая сука!

Цветочница всхлипнула, баюкая сломанную руку. Разорванное платье висело на ней лохмотьями и она поджимала перепачканные в крови ноги. Эберхард был слишком груб и крови было столько, будто она опять потеряла девственность.

— Очень красиво, господин. Вашей… избраннице понравится. Пожалуйста…

Она снова всхлипнула.

— Этель? Так ведь ты сказала тебя зовут? Ты сказала, что поёшь в таверне иногда. Ты знаешь “Деву Альделуны”?

— Знаю, господин…

— Пой.

— “Прекрасна была и нежна, дарила цветы и улыбки…”

Голос девушки дрожал. Эберхард застыл, не шевелясь. Но когда Этель затянула припев — поморщился.

— Фальшивишь.

Клыки вонзились в горло, прервав песню.

И сейчас этот мотив прочно засел в его голове. и он напевал его даже утром, когда закрывал гроб. Интересно, знает ли Аннабель “Деву из Аделуны”?