Карбьер уверен, что готов потерять сознание в тот миг, когда ленты на его шее окончательно ослабят свою хватку: скорее от переизбытка чувств, нежели естественной для человека потребности. Закашлявшись, он слегка приподнимается на локтях - падает, больно ударяясь затылком о пол - и встает снова. До чего, должно быть, жалким был его вид, что даже в гневе Элора не могла закончить начатое.

Одно резкое движение, сопровождаемое хрустом шейных позвонков. В первый раз это было чертовски больно. А во второй?

- Я не знаю, Элора, - Карбьер открывает глаза, склеры которых полностью окрасились в черный цвет, смотрит на любимую - смотрит, но ровным счетом ничего не видит. В отступившей тьме света становится слишком много, на корню обрубая попытку проморгаться.

В один момент он исчезает. Внезапно почерневший силуэт тенью перемещается за спину Элоры - обернувшись она увидит его снова, тяжело опирающегося на ближайший стол, в изорванной, окровавленной рубахе. Карбьер прячет лицо, стараясь не терять самообладания.

Будто бы один разговор мог переменить принятое уже давно решение. Глупое, инфантильное, опрометчивое - решение, о котором вампир уже успел тысячу раз пожалеть. Тогда это казалось ему единственно правильным вариантом развития событий. Возможности заглянуть в будущее не представлялось, а судить о прошедшем с высоты пережитого? Это казалось чем-то неправильным. Невротичной чередой бесконечных "если бы, если бы и если бы".

Им нужно выпустить пар.

- Потому что я не знал, что все так обернется. Не знал, не думал, не хотел думать, поступая так, как привык. Вся моя жизнь, если ее все еще можно таковой называть - это побег от ответственности за собственные деяния. Я хорошо это осознаю, как и причины твоей злости. И я не считаю тебя монстром за это.

Он медленно поворачивает голову: полностью черные глаза на лице-фарфоровой маске, разбитой трещинами чернильных слез. Карбьер успел избавиться от перчаток, и теперь видно, как его изуродованные руки нервно цепляются за волосы.

- Мне жаль. Мне правда жаль, я бесконечно виноват перед тобой и вряд ли когда-либо смогу искупить эту вину. Но скажи одну вещь: стоило ли оно того? Ожидание.

Повернувшись к ней всем корпусом, Карбьер нерешительно делает шаг вперед.

- Стоил ли я того, чтобы ждать?

Удар по лицу действует весьма и весьма отрезвляюще ввиду эффекта неожиданности: напускной мрак отступает, оставляя шокированного Карбьера с горящей щекой, за которую он тут же рефлекторно хватается. У швеи тяжёлая рука, да вот только в силу профессии ли?

Оглушенный, вампир успешно пропускает мимо ушей тирраду Элоры, наблюдая за происходящим будто бы со стороны. Она кричит, плачет, костерит его на чем только свет стоит, а он не хочет и слова вымолвить, сделать хоть что-то, чтобы это прекратить, полагая, что лучше бы ей оторваться на нем как следует, прежде чем они могли бы перейти к конструктивному диалогу.

Прикусить язык, однако, не получается.

- А чего я, черт возьми, мог хотеть? - Карбьер повышает голос, вспылив, - Я хотел, чтобы ты была в безопасности! Хотел, чтобы отец не свернул тебе шею, в попытках манипулировать мной! Хотел, чтобы у тебя была опора, которую я не мог дать!

Он потирает щеку, недовольно морщась.

- И не то, чтобы сейчас что-то изменилось. Начнём с простого. Я хочу, чтобы ты не была несчастна. И раз ты так любишь разговаривать, скажи мне: что же я должен сделать для этого? Спустя годы потраченного впустую времени и целую охапку наломанных дров, что я должен сделать? Скажи мне! Скажи мне, потому что я не знаю!

Эта честность дорого ему обходится; свою слабость Карбьер признавать не любил, но гордость нынче не была его сильной стороной. Он был растерян, последние годы не зная, ради чего существует в принципе и стоило ли ему существовать вообще, обрекая на риск каждого, кто был рядом.

Вампир нервно расхаживает по комнате в поисках выхода - это было свойственной для него реакцией на обстоятельства, которых он стремился избежать. Идея начать этот разговор уже не казалась такой уж хорошей, продолжать его - тем более.

- Я признаю, что был эгоистичен, - Говорит Карбьер сквозь плотно сжатые зубы, - Возможно, мне стоило заявиться к тебе напоследок и забрать с собой все воспоминания, которые причинили тебе столько боли; боли, которую причинил тебе непосредственно я. Не захотел, не смог, был уверен, что это сделает кто-то другой.

Он судорожно выдыхает, приглаживает растрепанные волосы. Видок побитый, будто бы из драки вышел, а не с любимой женщиной поссорился.

- Я хочу увидеть рассвет. Выпусти меня. Сейчас же.

Это уже походило на замкнутый круг: один сыпал обвинениями, второй - безуспешно от них отбивался, уже и не зная, что предпринять.

- Да, я думал, что знаю лучше, да! Да, я пожалел об этом решении! Что ещё ты хочешь от меня услышать?! Что все это время я пытался исправить свои ошибки? Пытался, но в итоге пустил все на самотёк. Что точно так же не находил себе места? Да какая в итоге разница, если прямо здесь и прямо сейчас ты смотришь на меня с ненавистью, которую я заслужил своим бездействием!

Очень хотелось что-нибудь сломать. Ненароком перевернуть стол и пару манекенов, разорвать дорогие ткани и кружева, но членовредительство внутри аномалии могло плохо кончится. Хотя казалось бы, куда хуже?

Карбьер ощерился:

- Прекрати махать руками, иначе обязательно встретишь ими поверхность менее податливую, чем моё лицо.

Понимание несуразности своей злости преследовало его, однако стоять и блеять, как баран на закланье, он не собирался. Едкое замечание сбивает спесь - Элора попадает в болевую точку.

- Я не хочу продолжать этот спор. Я уже признал твою правоту, да и мы с тобой понимаем, что после произошедшего... как раньше уже не будет. Мы не будем жить мирной семейной жизнью так, будто бы ничего не произошло. Очень скоро Дю-Буши явятся по мою шкуру, узнав, что их подопытная крыса вознамерилась куда-то бежать. И, поверь, разглагольствовать они будут куда меньше моего.

Своего намерения сбежать Карбьер не оставляет, напротив, распаляясь сильнее:

- Что за выражения, госпожа Донстебьян? - Он по-театральному шокированно вздохнет, - Никак не хочу вновь посетить место, из которого с таким усилием вас достал!

Карбьер прикусывает язык - не та тема, которую он хотел поднимать, совсем не та. Ладонью он прикрывает глаза, устало произносит:

- Извини. Не стоило сводить все это к взаимному обмену любезностями, но - всяго святого ради! - я больше не хочу искать оправданий.

Он нависает над Элорой, пристано смотрит в её мокрые глаза, обхватывая щеки ладонями. Кожей она четко почувствует рваный рельеф шрамов.

- Сделай мне больно. Добей меня - не себя.

Карбьер получает то, о чем просил, пускай и не совсем в том виде, которого желал. Аномалия раздвигает шторы одним резким движением, и в первые секунды вампир застывает, точно в страхе, что вот-вот распадается на сотни мелких частичек.

Но холодный рассвет не причиняет боли. Появившийся так внезапно, он знаменует конец долгой бессонной ночи - грань, между реальностью и грезами.

Тихо охнув, Карбьер, пошатываясь, отступает. Сейчас он выглядит растерянным, будто бы только что пришёл в себя после долгого сна, хлопает глазами и, оступившись, падает на колени. Нарастающий звон в ушах более не был метафорическим напряжением.

Из носа тоненькой струйкой начинает течь кровь. Обычная, человеческая кровь.

- Что-то мне... Дурно... Элора?.. - Говорит он, прежде чем рухнуть навзничь посеред залитой светом комнате, вполне целым, но потерявшим сознание от банальной потери крови, к которой людское тело было ой как восприимчиво.

А уж приземление лицом в пол точно не выдалось мягким.

Вопреки опасениям, Карбьер все таки приходит в себя глубоким вечером. Касание перьев заставляет его поморщиться, чихнуть; и взвыть от боли в туго перемотанной бинтами грудной клетке. Израненая спина ныла, череп - распирало от внутреннего давления. Прилагая огромное усилие, вампир с трудом перевернулся на живот, чтобы все его стенания и ругань впитывала в себя мягкая подушка.

Он поворачивает голову набок, чтобы, едва разлепив веки, увидеть перед собой Элору. Взгляд прищуреных глаз скользит по её фигуре, задерживается на лице - и Карбьер снова отворачивается, произнеся невнятное:

- Ещё один странный сон. Лидия с Бартом точно отправят меня в бедлам.

В мутном сознании нет и проблеска того, что творилось прошлой ночью. Карбьер был уверен, что жил в одной из своих иллюзий целых полгода; так с чего бы ему полагать, что вчерашний день не был фантасмагорией? Игрой воспаленного подсознания?

Действие анальгетиков, поставленных доктором, тоже сыграло свою роль.

- Представляешь, Элора, я вижу тебя все чаще с тех пор, как солнце коснулось меня, - Не смотря на заплетающийся язык, разобрать сумбурную речь несложно, - Мне так больно, Элора. Так стыдно. Наверное, я никогда не смогу увидеть тебя вот так, как раньше. Никогда не буду достоен твоего прощения, чтобы осмелиться просить тебя о нем.

Он вздрагивает, прежде чем снова оказаться на грани потери сознания. Горячка брала свое.