[···]
Всё вокруг серое, бледное, засухой иссушенное. Высокие столбы тянутся в бесконечную высь, подпирая небо, словно каменной плитой высеченное. Под ногами пыль и колючий донельзя ветер, голодно лодыжки облизывающий. Кхиро ёжится, неловко ступая вперёд, в никуда, в пустоту одинаковости. И приходит понимание: нельзя. Не туда. Там тот, кто несёт лишь страх. Кто сам есть страх. Чудище. Монстр.

Мгновение – и он даже видит Его; бесконечно длинное тело вьётся миражом на горизонте, переплетается с колоннами, распахивает стрекозиные крылья, мерцает, пропадая и являясь вновь. Кхиро знает: будешь долго смотреть напрямую, и Он вдруг появится прямо перед тобой. Встретишь взглядом – убьёт.
Душу вытянет.

Распахнёт огромную рыбью пасть с острыми тонкими зубами... Стоит такому сломаться, оставшись в твоём теле, как он тут же спешит погрузиться в плоть, под кожу самую, мясо легко прокалывая и разрезая на лоскутки, лезет-спешит пробраться скорее в самое нутро, потроха в кашицу разрывая и затихая на время. Успокаиваясь.

Зверолюд сглатывает нервно, борясь с накатывающей волнами морскими тошнотой; взгляд опускает. Ладонью сухой ледяной колонны касается.
Отворачивается.

Кхиро всё чудится хриплое карканье смеха. Болезненное, изломанное линиями рваными. Он моргает, шатается, и свет вокруг выворачивает наизнанку, обеляя черное, светлое изничтожая до нуля. До бездны. До кровавых мушек, рассматривающих его отовсюду из никогда. Смотрят, сволочи, взглядом нанизывая его, точно муху на иглу.

«Забавно будет», - шепчет кто-то из глубин памяти.

И нить алая тянется, прямо из-под кожи тянется, из вены, из жил. Обвивает руки, стискивая горячо, сжимая подло, выдавливая немой крик ужаса, в хрипе надсадном захлёбывающийся.

«Пошутим?», - он же, оно же, но позже. Немного. Улыбается, а Кхиро не может вспомнить ни лица острого, ни вороньего голоса, ни улыбки злой, есть только лишь знание, осколком кривым на подкорке выбитое. Лишь виски ломит и в голове набатом бьет, лупит, издевается. Прямо по макушке, изнутри: бом, бом, бом, с-сука, бом!..

Рычи, не рычи, хоть на стену лезь, изодрав когтями; скулы сводит от бессильной злобы, от тянущей в теле – мышцах, венах – боли (только она одна во всем мире и осталась, эта проклятая боль!), вызывающей дрожь и цепенение. Его вновь – раз за разом, это было, было, так долго, так плохо, - выгибает, воет сквозь зубы, давит горло и воздух высасывает во вне. Дышать нечем, и он задыхается, задыхается, бьётся в паническом приступе, рот открывая. Как рыба, выброшенная на берег. Как та тварь с границы бесконечно-безумного кошмара.

Кхиро видит себя со стороны: вытянут весь, высушен, выдавлен, словно шкурка сухая одна да кости намёком проглядывают, и всё. Перепонки меж пальцев длинных что старый сухой пергамент, шерсть выцвела, выгорела, глаза впавшие, белые, слепые будто. Рыбьи. А все его жилы, все вены, вся кровь пляшет вокруг сумасшедшим узором. Расходится от него в стороны, из центра, заполняет мир вокруг, переплетается в землю, втягивается в колонны. Ползёт к тому монстру, кричит, зовёт, манит.

Кхиро знает, что тварь придет. Распахнёт пасть; распахнёт пасть; распахнёт пасть…

И он просыпается. 

…Без перерывов, без остановки, просыпается только лишь чтобы снова увидеть Её перед собой. Её пасть, жадно вгрызающуюся в него, смрадным дыханием без запахов опаляющим, ни жарко от него, ни холодно – никак уже. Раз за разом, за разом, вновь, вновь, и ещё, ещё, ещё.

Ломкие тонкие зубы, иглами кожу пробивающие, червями гнилостными втягивающимися внутрь, ползающими под кожей, в пустых венах, в кричащем беззвучно горле. Будет жрать, жрать его будет из вечности в вечность. И даже если он проснётся по-настоящему, как-нибудь потом, взаправду, она всё равно верным псом останется где-то рядом, напоминая о себе ирреальными запахами, призрачными звуками, шорохами в тенях, шелестом трущихся друг о дружку прозрачных крыльев.

И нет, нет, но вновь внутри всё содрогнётся в страшном предчувствии. Ущипнёшь себя, а боли не почувствуешь. Сон?
Или…