– Гм, я понимаю. И да, я уверен, что так и будет. А от водки, пожалуй, откажусь, сейчас она для меня будет слишком крепкой.

Аунар хотел было еще ядовито добавить, что в здешний крепкий алкоголь, чего доброго, еще подмешать что-то могут, чтобы уж наверняка его добить, вот только было это несусветной глупостью, ведь в нем просто-напросто говорили с трудом сдерживаемые ярость и ненависть к подонку, хотя голос разума благоразумно подсказывал не кидаться на всех и вся с обвинениями, вместо этого советуя оставаться спокойным и внимательным. Первое, надо сказать, давалось ему нелегко, ведь в одном они с женой были схожи – он, как и Керастес, хотел поубивать тут все живое, а виноватых пусть уже на том свете определяют, равно как и невиновных. Проблема такого подхода заключалась в том, что их было всего трое, не говоря уже про тяжелую рану Аунара и смертельную усталость Керастес – слишком малые силы против целого табора зверолюдов. Да и потом, это словно пытаться изрубить мечом дюну, что впитала в себя немало его крови, результат и смысл поступка будет примерно такой же.

Жгучее желание поскорее найти проклятого подонка, обрекшего его на долгую, мучительную смерть среди песков, было сильнее любой боли – по крайней мере, до того момента, как палец друга впервые раздвгает и без того измученную, изуродованную плоть. Но, двигаться было нельзя, чтобы не сделать себе хуже, а кричать было бессмысленно, даром что с заботливо свернутым куском ткани во рту это было не так-то просто сделать. Кажется, в таких случаях нередко теряют сознание от боли, но некромант знал, что это тоже было бы плохо, друг ведь не просто так подверг его подобной экзекуции. Следовательно, надо было терпеть, и он терпел. Обычно еще в таких случаях стараются думать о чем-то приятном, стремятся занять голову всякими приятными фантазиями и прочей чушью, но некромант вместо этого думал лишь о том, что он заставить страдать каждого причастного к его ограблению гораздо, гораздо сильнее, что их мучения будут просто чудовищными, что он очень постарается не дать им умереть так просто.

Слова Карбьера звучат где-то далеко и приглушенно, будто бы Аунар находился глубоко под водой, их смысл далеко не сразу доходил до терзаемого мучительной болью темного эльфа, всеми силами старавшегося не двигаться и не терять сознание. Да уж, действительно повезло, получается, ведь он не стал беспомощным, жалким инвалидом, каждая минута существования которого была бы невыносимой мукой как для него самого, так и для окружающих. Ему трудно было даже представить себе, насколько ужасным был бы такой исход, а ведь по словам вампира он был буквально на волоске от этого. Случись такое, и некромант всерьез бы призадумался бы о самоубийстве. Да, позорный исход, но еще позорнее быть обузой, бесполезным и тяжелым грузом для жены и для друга. Тяжело было бы покидать любимую со слабой, почти невозможной надеждой на перерождение, в котором он все равно бы утратил самого себя, свою личность и воспоминания – а не это ли равноценно смерти? Это уже все равно будет не он, разве что будет еще одна призрачная личность, еще один бестелесный дух, совсем как Холгейр.

Сам Аунар отлично понимал, что раз ранение не было сквозным, то пулю так или иначе пришлось бы извлекать, поэтому был готов к худшему, разве что боль действительно оказалась весьма мучительной – пожалуй, если бы не его железная выдержка и не охватывающая его ярость, то подобные манипуляции он вряд ли бы пережил, по крайней мере без последствий. То время, тот прошедший час с небольшим показался Аунару почти целой вечностью, он даже уже успел привыкнуть к боли, как до этого привык к кошмарным болям лежа в полубреду на раскаленном песке высокой дюны. Он не сдался тогда, не сдастся и сейчас.

– Спасибо, дружище, – кое-как выплюнув всю изжеванную, искусанную тряпку говорит некромант, в голосе которого отчетливо слышится вся та боль, которую он пережил. – Вот теперь я бы выпил вина, если у нас в запасах оно еще имеется, и воды тоже.