Его рыжие локоны мягко обрамляли четкие черты идеального лица. Тонкие запястья с хорошо выраженными косточками и аккуратными, но заметными венами, украшали широкие браслеты из чистого золота. Юное тело, обсыпанное рыжими веснушками, было неряшливо спрятано под белым гиматием, у плеча закрепленным золотой брошью в виде голубки с лавровой ветвью в клюве. Один глаз рыжеволосого юноши был прикрыт повязкой, украшенной алой искусственной розой.
Он расположился прямо в цветущем саду, под тенью усыпанной белыми цветами яблони. Пред ним был древесный мольберт с большим белым холстом. На холсте пока были лишь наметки - полуобнаженный мужчина, прикрывающий одну ногу и промежность изящной струящейся тканью. Его волосы едва заметной волной падали на грудь и плечи. Но это были только наметки, сложно судить о том, что получится... И насколько картина будет реалистичной.
Художник уже подготовил краски - большая банка с синим, белым и зеленым, а остальное было в небольших тарах, будто бы в качестве дополнения. Дабы изображенному на холсте не было скучно, еще один непримечательный мужчина играл мягкую мелодию на скрипке.

- Когда будет перерыв? - Винсент расположился на специальной стойке, больше похожей на кусочек трибуны. На одной "лавочке" сидел он, ниже красиво стояли его ноги, насколько это было вообще возможно, а на ту, что выше, Винс опирался руками. Рядом было несколько натурщиц - одна юная дева сидела на земле, еще две по обе стороны от Арабэтта. Они еще даже не успели оказаться на наброске художника, а Третий уже просил перерыва.

Художник вытянул вперед карандаш, прикидывая расположение натурщицы. Он снова смотрел своим единственным глазом на бумагу больше, чем на Винсента. И не просто так - он не хотел смущать Винса, который далеко не сразу решил реализовать такую идею.
- Мы только начали, Господин Арабэтт. Солнце в это время лучше всего украшает ваше тело. Вы бы только видели, как блестите от утренних лучей. Ваша грудь так даже красивее, чем при пламени свечей этой ночью, - рыжеволосый ехидно улыбнулся, вынудив усмехнуться - и, что самое главное, смягчиться - самого Арабэтта.
Он откинул назад голову, разминая хрустящую шею, а затем нехотя вернулся в исходное положение. Он не мог не думать о том, как решился на эту авантюру.

Несколькими днями ранее на одном из званых вечеров Винсент познакомился с Лотусом - художником, чьи фантастические портреты поражали воображение и захватили весь солгардский высший свет в последние месяцы. Он не просто рисовал лица в красивых костюмах, он раскрывал небесную суть каждого, кого писал. Люди на его картинах были будто бы выходцами из древнейших эльфийских замков - в длинных платьях, они парили или в небе, или подле земли, окруженные красотами природы. Его картины отличались мягкостью, нежностью и возвышенностью, однако не каждый готов был платить за такие портреты. Лотус брал много. И мало кто решался показывать в дальнейшем показывать его картины другим. Он предпочитал писать всех обнаженными, немного идеализированными, но все равно настоящими.
Как же, спросите вы, Лотус прославился? Он сам стал платить господам за то, чтобы показывать их портреты обществу. Или писал тех, чье мнение его не интересовало и кто не мог бы возмутиться тому, что их голые тела на картинах в гостиной какого-нибудь маркиза. Но материалы стоили дорого, одна картина маслом занимала недели и месяцы - заручиться поддержкой аристократии было необходимостью. И как же Лотусу повезло, что одна беседа на ужине и пара ночей в спальне, и вот он уже может воспользоваться деньгами и телом одного графа. И как же повезло, что тело этого графа было так интересно и необычно для подобного рода картины.

Скрипка вторила легкому ветерку, и Арабэтт то и дело подумывал о том, чтобы подремать. Однако никак не мог - он сидел не то чтобы удобно, затекали то руки, то ноги. И колено болело больше, чем обычно. Оно никогда не даст покоя. Видимо, отдохнет от этих болей Винс только после смерти.
Тем временем неприятный запах ударил в ноздри. Несмотря на улицу, окружение из пахучих цветов и ветер, этот запах все равно дошел до Винсента.
- Ты уже начал писать? Так скоро? И без перерыва?
- Как я уже сказал, свет просто великолепный. Я не упущу этого мгновения, господин.
Лотус взял большую кисть и принялся размашисто намечать цвета натурщиц. Им он подарил разноцветные желто-красно-зеленые платья,длинные локоны и маленькие белые крылья. Он обходил стороной именно ноги Винсента - он даже не наметил их карандашом. Кажется, он еще сомневался в том, что именно хочет написать.

То там, то здесь появлялся цвет, а за цветом форма. То, что было пятном, постепенно обретало очертания талии, руки, пера или цветка. Ему нужно было писать быстро - основную часть картины он будет писать уже без Винсента, так что он просто обязан выжать из тех нескольких часов, что уделил ему Арабэтт все, что необходимо.
- Вы, барышни, немедленно покиньте сад - я вызову вас, когда будете необходимы, - Лотус нахмурил свои маленькие бровки, и девушки быстро скрылись в доме - их уже ждала прислуга, готовая проводить их к месту, где они могут переодеться.
- И ты, скрипач, довольно плакать своим смычком. Господин уже засыпает от твоих песенок! - Винс приоткрыл глаза. Он в самом деле успел задремать. Все, что ему оставалось, это проводить взглядом музыканта. Теперь в цветущем саду были лишь они. И как-то подозрительно Локус теперь смотрел на Винсента.

Художник поднялся со своего места, снова оценивающе глядя на Винсента, а затем подошел поближе, перекладывая ткань на теле своего главного натурщика. Его ладонь с длинными пальцами легла на ноющее колено - и это прикосновение, кажется, только усилило боль.
- Мы это уже обсуждали.
- Я знаю. О, я знаю, господин Арабэтт, - Локус преодолел пару ступеней, и теперь их лица были также близки, как прошлой ночью. Карий глаз смотрел на Арабэтта с детской мольбой. Винс не успел закатить глаза - этот концерт он смотрит уже в четвертый раз.
- Я никогда в своей жизни не видел столь прекрасных белых волос, господин Арабэтт, - Локус взял в руку пару локонов и прижался к ним щекой - на лице веснушек было больше, чем на теле.
- А ваши скулы и аккуратный нос. И глаза, словно леденящее душу северное море.
Винс глубоко вздохнул, а художник тем временем прижался своим ухом к груди - выслушивал чужое сердце.
- Знаете, оно похоже на мотор. Очень могучий мотор - столько жизненных тягот, и оно упрямо продолжает биться также четко, как и в молодости. Даже мое сердце так не бьется - а я вдвое моложе, - Локус улыбнулся. И одним ловким движением сдернул ткань с поврежденной ноги. Он уже видел это ночью. Но при свете солнца все выглядело немного иначе.

Безобразный шрам были похож на насильно сдавленный каньон. Тут было будто бы несколько ударов топором, которые, идя от середины бедра, становились все грубее и сильнее ближе к колену - оно не было похоже на обычное колено. Удивительно, как оно вообще сгибалось. И у Локуса каждый раз виднелось восхищение в единственном глазу, когда он видел это.
Арабэтт вздохнул. На его лице был легкий румянец, когда чужая рука принялась оглаживать его старую рану. Мало кому это было позволено.
- Она болит?
- Все время.
- Я хочу написать это. Винсент, это самое красивое, что есть в тебе.
- Ну да, - Арабэтт рассмеялся. Почти истерически - мало того, что он признался почти незнакомцу в том, о чем никому не говорил, так еще и слушает теперь дурацкие комплименты.
- Я не вру! Это то, что делает тебя уникальным. Это то, с чем ты живешь каждый день, то, о чем никто не знает. Несмотря на это, ты продолжаешь очаровывать людей. Винсент, почти каждая вторая юная дева хотела бы, чтобы ты взял ее в жены! Солгардский высший свет от тебя без ума, стоит тебе надеть очередной вычурный костюм. Обычных людей бы это испугало, но на тебе такой шрам сродни произведению искусства.
Винсент усмехнулся вновь. Глаза Локуса были слишком честными, чтобы Винс засомневался. Он и не сомневался - магия ранее уже доказала Винсенту, что когда Локус так смотрит, он говорит без толики обмана.
Размышлял Арабэтт недолго. Может, полминуты. Локус эти секунды не просто сидел рядом - он прижался к графу и крепко обнял его за шею, огладив по волосам. Нет, он не принимал отказа. И, кажется, он поднимет эту тему еще раз, если Третий откажет ему сейчас.
- Пиши.

* * *

Это был большой холст. Метр в высоту. Сочные цвета на утреннем солнце. Натурщицы, розово-телесные, и он с цветом кожи, близком к серому. Ткань небрежно лежала на его животе и промежности, прикрывая одну ногу - здоровую. На второй ноге был живописный шрам, украшенный солнечным блеском. Сам Винсент будто парил на драпировке, чьи лоскуты уходили в небо и вились в руках натурщиц. А вокруг были цветы, множество цветущих бутонов. Они будто бы сливались с небом, переходя в мягкие полупрозрачные облака, которые не могли остановить солнечного потока.
- Это шедевр, Винсент.
Арабэтт кивнул. Он крепко сжимал пальцами трость и не мог оторвать взгляда от своей ноги на картине. Локус это видел.
- Обещай мне, что сохранишь ее. Обещай мне, что она не будет похоронена в кладовке, не будет сожжена, разорвана или испачкана. Пообещай, что будешь любить себя так же, как полюбил в тот день, когда позволил мне написать ее.
Винс хмыкнул, взял поданную слугой сигару и прикурил, задумчиво выдыхая дым в сторону.
- Обещаю.