Йордис ХелабертМожно попробовать назвать не по имени, но только один раз "Рождённый бегать пизды не получит" высший эльф | 129 лет | колесо фортуны Фракция: Орден Белого Меча Мировоззрение: Хаотическая нейтральная Род деятельности: Глава отдела служителей правопорядка в Ордене Белого Меча

История

Так ли верно, что дорога к солнцу короче и легче, если она берет свое начало на вершине горы? 

Увы, даже истины, в которых усомнится только безумный, имеют свои трещины. Йордис сделала свой первый вдох в ту же секунду, когда одна из них раскололась.

Дитя тщательно прятали еще до появления на свет. Уморительно, что дурная остроухая куртизанка, любовь которой продавалась в основном душным мужикам в шелках и золоте, умудрялась как-то заботиться о своей репутации, которая была под такой серьезной угрозой из-за одной неудачной рабочей смены. Едва она рассталась с подчеркнуто пышными балахонами, она утащила неуместного младенца под мост, укрыла холщовой тряпочкой и навсегда оставила. Видят боги, она была бы даже рада, если бы малютка там же и сдохла, но и здесь судьба не подала ей руки - какая-то старушка заботливо утащила дитя в забытый небесами приют в окрестностях Рон-дю-Буша. Хорошо, что там осталось свободное место. Отсюда, с хлипкой крышей над головой, миской баланды и именем, Йордис начала свою маленькую позорную жизнь.

Она росла очень быстро разумом и телом, но явно не характером. Можно поклясться, без нее не было бы и половины драк и перепалок, выросших на пустом месте. Благо, в ее кругу, далеком от приличий высшего света, только так и формировали крепкую дружбу. Ей явно удавалось чувствовать себя ‘своей’ среди этого сомнительного контингента, правда большого чувства единения с товарищами у нее так и не появилось. Спину бы не прикрыла, из огня бы не вынесла, зато лишний раз запрыгнуть на шею и прикрыться чужой наивностью - пожалуйста. Любая кража, совершенная Йордис, любая пакость разной степени тяжести все время ложилась на плечи ближних, и даже старая деспотичная управительница, которую детям послали невесть за какие грехи, считала ее разве что зачинательницей ссор, но никак не воровкой. Что бы она ни делала, она искусно подстраивала улики и придерживалась абсолютного нейтралитета, словно ей и близко не известно, что вообще случилось. Репутация у нее сложилась любопытная: не было ни единой живой души, кто сказал бы о ней хоть одно доброе слово, более того, каждый бы смело нарёк её блядской крысой, да вот никто не брался бить её морду. Боялись. Она преспокойно могла невзначай подставить, оклеветать, да и, в конце концов, дать в морду в ответ. Уважение, стоящее на страхе, не шибко искреннее, зато точно крепкое и нерушимое.

Чем старше Йордис становилась, тем теснее делалось ей в стенах родного приюта. Она сбегала часто и надолго - благо, сироток особо никто не считал - создавала себе проблему за проблемой и нарочно попадала в передряги. Она прекрасно понимала, что крыша над головой у нее была, голод был не смертельным, потому вся дрянь, которой она тешила душу, совершалась исключительно развлечения ради. Вытаскивать из карманов лишние монетки было интересно, но не так интересно, как ловким ножиком срезать целый мешок этих монеток, а вынимать резные заколки из кудрей столичных барышень было веселее, чем выхватывать их из-под взгляда торговца. Правда, не быть пойманным для порядочного ворюги - дело почти неприличное, потому и лицо у девицы было так изящно украшено синяками. Одни роскошные серьги, которые она думала перепродать втридорога, и вовсе вернулись к владельцу вместе с ее зубом. Историй про зубы, кстати, ровно четыре, и только чудо спасло ее от того, что ни одна из них не пришлась на те, что видно в улыбке.  Йордис без большого рвения тратила краденое: на деньги она позволяла себе лишнюю скромную трапезу (или могла напиться до одури, уже не скромно), вещички и безделушки либо толкала чуть подешевле, либо складировала у себя в надежде, что ей это всенепременно пригодится. Сама она, по причине владения мозгом, не бралась украшаться, да и в целом выглядела так, что ее лишь чудом не выгоняли из приличных мест вроде дешевой таверны. 

Неясно, сколько бы еще прожила костлявая неумытая девчонка, самолично избравшая роль вши, которую любой норовил задавить ногтем, если бы одна экзальтированная авантюристка, сбежавшая из-под матушкиного крыла и решившаяся исколесить все облезлые окраины, однажды не переступила порог нищенской детской дыры. Позднее утро, когда Йордис, помятая, сползла с перинки на нарах, украсила нежного вида особа, даже одежда для путешествий которой была вышита блестящими ниточками. Ничего не скажешь, выбрала самую уродскую, чтобы испортить было не жалко, - отплюнулся бы каждый воспитанник, если бы не заметил, как из холщевого мешка, что леди тащила на плече наперевес, она принялась выкладывать на занозистый стол теплый хлеб и баночки засахаренных ягод. Ребята помладше тут же ее окружили, ровесники же подросшей Йордис были явно поосторожнее, да и те скоро потянулись за мелочью. Сама она проявляла меньше всего энтузиазма к этому действу - совсем уж мутно выглядела невесть откуда взявшаяся красавица с картин, из добрых побуждений вдруг отдававшая собственную еду черт знает кому. Йордис боялась. Она уже успела построить в голове сотню теорий о происхождении благородной девицы, как та подозвала ее с напевным отзвуком - мол, чего, дурная, не хватаешь хлеба, который и близко не походит на привычные тебе сухари? Оторвала шмат от мягкой буханки, положила в грубую отроческую ладонь, потрепала по волосам. Не бойся, говорит. А Йордис-то боялась. Происходящее выбивалось из картины мира настолько, что природа подсказывала ей разве что прогнать леди восвояси, чтобы не мозолила глаз. Жаль только, что у неё даже эмпатия работала не в ту сторону. Сахарное личико вдруг сделалось волчьим, она зыркнула на управительницу да стала причитать, в каких дрянных условиях она держит детей, раз девчушка, толком жизни не видавшая, как огня боится добрых людей. Запястье Йордис сжали пухлые холеные пальчики и с силой оттащили к себе. В любом ином случае она бы откусила их по локоть, да вот ей настолько были непонятны мотивы этой дамы, что ей оставалось только молча оторопевать. Дева положила руку на острое плечо Йордис и заявила, что эта замаранная эльфийка, с которой, видать, обращаются хуже всего, уедет с ней и будет воспитываться в любви и нежности. Раз не подаришь каждому ребенку доброго воспитателя, так осчастливить можно хотя бы одного.

Ну с ума сойти, осчастливить.

Еще бы знать, в какой момент тебе приставят нож к глотке.

Йордис уже успела придушить грешную мысль о том, что ей и впрямь повезло. Она, конечно, повиновалась, попрощалась с товарищами по мордобитию, залезла в телегу к леди, где даже колеса не скрипели, но мышц она ни на секунду не расслабляла. 

Анна - так представилась странствующая особа - засыпала Йордис тысячей вопросов, хотя получила ответ не далее чем на половину. Вызволенной эльфийке было подумалось, что она и правда оказалась в лучшем положении, оттого и не стала распространяться о своих будничных занятиях, чтобы не спугнуть милую девушку. Зато та, пока повозка прыгала по камням, с удовольствием поведала своей новой маленькой подруге, как она сбежала из своего аккуратного домика в центре Рон-дю-Буша от строгой матушки и отправилась в свое добродетельное путешествие, чтобы каждый лишний кусок хлебной корки отдать тем, кому без него приходится туго. Йордис все еще неохотно верила, что ей выпал жребий быть самой сытой из обездоленных, но, чем дальше тянулась дорога и чем тусклее горели разговоры, тем тверже она обещала себе вытянуть все возможное из этой не иначе как чудесной истории.

Спутница не лгала насчет милейшего поместья на доброй городской улице. Сам по себе город в сравнении с привычными окраинами да провинциальными поселениями вокруг него казался исключительно роскошным, так еще и чистый каменный домишко в плющах и цветах виделся разве что не подарком с небес. Они робко вошли внутрь. Анна вовсе помрачнела и немного зарделась, особенно, когда услышала грузные шаги с лестницы. То была та самая свирепая матушка, которая уже было приготовилась отчитывать легкомысленную дочь, да вот на глаза попалась худощавая фигурка,что безуспешно пыталась выйти из поля зрения. Анна смотрела на мать глазами дурного ребёнка, притащившего в дом голодную блохастую псину да взмолившегося, чтоб не прогнали, хотя нельзя сказать, что это было не так. Вот только псину и запереть можно, и выкинуть, и места она занимала бы меньше, чем здоровенная эльфийская девица в расцвете своих юношеских сил, зато неясно, кто из них был бы грязнее и заразнее. Правда, и псины в доме этой женщины уже бывали, и босоногие (вырастила на свою голову!), и блохастые, и настолько она устала воевать с каждым благородным импульсом своей дурной дочери, что на Йордис она уже просто махнула рукой. Все равно смерть мужа выбила почву из-под ее ног достаточно, чтобы у неё не находилось сил на выяснение отношений с безродной замухрышкой. Может, хотя бы она будет заботиться о том, кто даст ей кров, в отличие от родной дочери, которая в благодарность за материнское внимание лишь упирала руки в бока и бунтовала, что было духу. 

И как можно было так достать матушку, чтобы та возлагала больше надежд об опеке над собой на приюченную дочерью бродягу? Этим вопросом Йордис задавалась ежедневно, пока накрывала в новом доме на стол, замешивала горькие микстуры для его хозяйки и завязывала ленточки на платье своей спасительницы, годящейся едва ли не в полководцы борцов за социальную справедливость. Эльфийскую морду успешно отмыли, купили за бесценок льняной костюмчик, распутали да завязали косу, а Анна, с которой они быстро поладили, даже научила ее складывать буквы в слоги и слова. Большой любви мать старшей подруги к Йордис не возымела, что вполне ожидаемо, хотя ее попытки помочь по хозяйству, сделать лишнюю грязную работу и покараулить, когда здоровье подводило, она очень оценила. Наверное, даже не пожалела, что разрешила остаться в собственном доме. Да и самой нежданной воспитаннице было приятно поухаживать за дамой, особенно, когда та начала угасать, а проводить осторожную разведку в вопросах местонахождения денег, праздничных украшений и неочевидных нычек стало намного проще. Анна нередко пропадала, матушка сипло храпела, иногда разрываясь болезненным кашлем, а Йордис цепочку за цепочкой и монетку за монеткой прятала за домом, под разлапистой елью в саду, под колодцем и в печной щели. Некоторые вещи, что были попроще, она продавала на рынке, некоторые оставляла себе, чтобы при случае прихвастнуть, но суть была одинакова – эту беспечную семейку из романтичной альтруистки и больной бабки она аккуратно и последовательно изгрызала по краям, все мечтая однажды с хрустом переломить зубами скелет хотя бы одной из них. 

В любом случае, Йордис воспринимала свой дом как перевалочный пункт, пускай ей и не представить было, куда обычно люди деваются, когда в приют обратно уже не берут, а бездумных спасательниц на всех не напасёшься. Так или иначе план дальнейшего движения уже обретал тусклые очертания, и реализовываться он начал в день, когда Анна вернулась с дороги не одна и даже не с очередным обездоленным созданием. Она держала под руку милого юношу, глядевшего на неё самым нежным взглядом. Йордис даже заревновала. Благо, этот мужик, вокруг которого так воркотала Аннушка, принёс с собой целую тарелку яблочных корзиночек для домочадцев возлюбленной. Явно хотел за чаем попросить у главы семьи благословления на сердце Анны, да вот посидеть за одним столом уже бы не получилось — за годы матушка совсем растеряла последние силы и едва ли могла подняться с постели без помощи нескольких человек. Да и лучше было бы ее не тревожить. Йордис сообщила об этом жениху и попросила Анну показать ему окрестности дома, пока сама она переносит место скромной трапезы в комнату ослабленной матери. Она разложила корзиночки по блюдцам и выбрала одну, самую большую, для хозяйки дома в знак уважения. Большую, чтобы не перепутать.

Не перепутать и случайно самой не укусить ту, что она по краям залила купленным в подворотне ядом. 

Положила на поднос, добавила в чай привычную микстурку от головных болей, позвала гуляющую парочку и провела с целой семьей чудный вечер.

Последний чудный вечер перед тем, как она громче всех рыдала над бездыханным телом с утра, хваталась за голову и не могла оторвать лба от ледяных ладоней прекрасной милосердной женщины, спасшей ее от голодной смерти.

Жених было испугался, что знакомство с семьей возлюбленной обернулось трагедией, да Анна быстро его успокоила – морально готовы были все, матушка ещё несколько лет назад, когда Йордис только появилась в семье, уже была в шатком состоянии. Дом было решено оставить, а бывшую воспитанницу, чтобы не открещиваться от неё – выдать замуж за товарища бедового жениха.

Йордис и не противилась. Человеческому глазу уже казалось, что ей человеческих лет где-то под семнадцать, низкое происхождение её разумно прикрыли, да и мужик попался приличный. Не особо красивый, не особо богатый, зато не старый и не больной. Хотя жалко, потому что так оправдать и его смерть через три года было бы легче. Пришлось, правда, продать все до единого украшения, и той мертвой бабки, и чьи-то ещё, и все накопления, и свою любовь, и доплатить золотыми сверху, чтобы местный одинокий ассасин без большого профессионального мастерства налетел на него с клинком на узкой окраинной улочке да вытряс все карманы. Печальная судьба у несчастной юной эльфийки! Так много трагедий на молодую неиспорченную душу. Слёзы душат. 

Хоть и стоящего имущества у мужика не было, а сам он был не стар, Йордис все равно решила не сеять подозрения вокруг себя. Она выла на плече у каждого из общих друзей, долго сидела в доме с завешанными окнами, лишь самых близких пускала за порог опустевшего дома и рисовала разведённой свеклой и сажей страдания на своём лице. Оставаться внутри одинаковых комнат было тяжело, потому по ночам она регулярно развлекала себя кормёжкой бездомных зверей, а иногда готовила простенькую пищу для грязных бродяг, выползавших в тёмное время. Иногда посмеивалась над собой, вспоминая свою глупенькую благородную старшую подругу, а иногда противилась сама себе. И так в сложное время живёт, на беспределе и нарушениях лучше не попадаться, никого при деньгах рядом нет, мужика тоже, а вертеться и искать труд, ломая траурный флёр, и вовсе было бы нелепо, а она ещё и родной похлебкой с нищими делится. Ненормальная.

Из спектакля Йордис решила выйти исключительно красиво: всем знакомым растрепала, что в ней проснулся геройский дух, и что несправедливость она терпеть совершенно не намерена – не следует разве идти бороться с нечистыми сердцем, раз в ее невинной жизни произошло такое страшное преступление, разве это не знак свыше? Ее самый добрый товарищ написал под диктовку письмо в орден Белого Меча, Йордис трижды его проверила и на оставшиеся гроши отправила его самым резвым гонцом. Все равно из навыков, которые можно направить в мирное русло, у неё только умение махать кулаками и, да простят ее небеса, изящно пачкать их кровью.

Пока заявка шла и обрабатывалась, Йордис поведали о том, что ее там с объятиями и цветами никто не ждёт, и скорее всего испытание, которое ей предстоит пройти, будет заострять внимание экзаменаторов не на ее блистательной технике дворового мордобоя. Надо сказать, ее это сильно взволновало, да в лавке неподалёку удалось купить два деревянных меча и попросить одного бывалого деда со шрамами обучить ее хотя бы базовым элементам за ягодный пирог. Тот поржал, но как держать меч в руках и кое-как ловить атаку противника он показал. 

Ответ с приглашением пришёл достаточно быстро, чтобы Йордис еле-еле вообще что-то успела отточить.  Пора было садиться в повозку и выдвигаться.

Она ужасно беспокоилась. Как вообще могут прокомментировать появление какого-то худощавого удлинённого подростка, который не держал в руках настоящего меча, а чья родословная полностью выдумана? Спасала лишь взятая у покойного мужа фамилия – насколько было известно, в тех кругах не особо жаловали бедолаг без рода и племени. Она даже не придумала себе имени: вряд ли ее распознает кто-то из тех, кто вспомнит, что она дочь проститутки, которую вытащили из канавы под мостом.

Испытание она едва ли не завалила. Меч оказался в десяток раз тяжелее, чем представлялось, а противник явно готовился усерднее, чем она. На ее счастье ей удалось не совершать уж совсем непростительных ошибок и показать хоть какой-то пыл. Йордис уже успела повесить нос, прежде чем услышала о приглашении на собеседование. Даже не обрадовалась – подумала, может, ее выгонят к чертям собачьим там, а не прямо после испытания. 

Все время разговора ее искусно ставили в замешательство, будто наблюдали за ее мимикой. К слову, мимика ограничивалась лишь поднимающимися в разном порядке бровями и дёрганьем левого уха. Вопросы задавали разные, но Йордис так изображала страсть к военному делу и целеустремленность своей натуры, что ей даже немного верили. По поводу неуверенного ведения боя она и вовсе на ходу сочинила, что лишь неделей ранее оправилась от тяжёлой травмы, когда ей одновременно задавило балкой и плечо, и ногу во время спасения новорождённого ребёнка из горящего дома. Расписала в таких красках, что сама немного раскраснелась и драматично прикрыла глаза, чтобы только ее многоуважаемые экзаменаторы не увидели слёз настоящего воина.

Думала, после такого уж точно вышвырнут, да они не только не вышвырнули, да ещё и взяли. К себе. 

В новобранцы.

Это, наверное, был первый раз, когда Йордис посчитала настолько высоко стоящих людей настолько больными. 

Наверное, здесь и имел место самый размеренный период этой нелепой жизни. Никто извне не угрожал, за жизнь бороться было не нужно, отвоевывать себе имя и капиталы совершенно не приходилось, и потому даже сама Йордис, которая без рискованных дел с неподъёмными последствиями едва ли могла спокойно вздохнуть, на время уняла свою душу. Мир замкнулся на добром мече в руках, казарме и горькой бражке раз в целую вечность, зато пылкий нрав не мешал ни ей, ни товарищам. Ни за одну книжку она за долгие годы не взялась, ни буквы не прочла, зато рукояти из ладоней не выпускала. Сначала, конечно, она смотрелась с мечом, как с тяпкой, но все же начала им овладевать, да и кроме того, спустя некоторое время она и вовсе перестала походить на длинного остроухого глиста — обрела очертания приличного оруженосца, а не голодной бродяги. Коней отчего-то побаивалась, держалась в седле кое-как, – говорила, мол, боится больших животных. С тысячу раз ей говорили, что лошадку надо почувствовать, быть с ней уверенной и спокойной, но любая лошадка свою наездницу воспринимать не собиралась: то носила на птичьей скорости, то пыталась опрокинуть (иногда успешно с этим справлялась!), а одна, особенно юркая, и вовсе хорошенько куснула. Ясное дело, за отказ от общения с конём можно было огрести знатнее, чем от самого коня, но Йордис разве что не до конца дней своих зареклась не приближаться к крупной животине без судьбоносной необходимости. 

Годы шли, она преспокойно оттачивала свои боевые умения и продвигалась по службе, не быстро и не медленно. Как и любой бы продвинулся, если бы старался, а Йордис явно лезла из кожи вон. Страшилась до потери пульса, что останется среди самых серых и непримечательных. Точно в холодном поту ночью вскакивала от этой мысли.

Неясно, чего такого вообще можно было найти в шкафоподобной побитой девице, даже лицо которой давно уже вышло из ряда цветущих юношеских, но один неприятный мужик все же заинтересовался ее персоной. Все ходил вокруг, нахваливал соколиный взгляд и рассказывал бесконечные сказки о своём высочайшем положении. Бить своих, – говорил командующий, – дело неблагородное, но порой хотелось с локтя этому орлу снести челюсть. Кому она только ни плакалась и как ни сжимала кулаки до белых костяшек, все только плечами поджимали и по-дружески поддерживали, пока одна соседка по армейским нарам не покрутила у виска вместо тошнотворного «крепись». Мужик, оказывается, не сочинял, и, хоть про дворец немного приукрасил: к Йордис лип блядский главарь служителей правопорядка. Он, как позже оказалось, к кому только не лип, разве что прятал это старательнее, чем любой грош со своего дохода. Обычно обходился куртизанками, реже – чопорными леди из высшего света, иногда останавливался на городских дамах, а тут совсем, видать, выжил из ума, раз решил потаскаться за безродной солдаткой-вдовой с перекачанной спиной и выбитыми зубами. Она, только узнав об этом, сначала удивилась, но спустя секунду выдохнула и хитренько ухмыльнулась — давно она кровь из людей не высасывала. Соскучилась.

Настоящая влюблённая дурочка, кинувшаяся богатому чинушу в объятия и бесстыдно выпрашивавшая у него золотые заколочки и колечки, не поспоришь, ужасно льстила его самолюбию. Такую даже не заподозришь в обмане, по ней же видно, что ей нужно. Была бы ещё причина, по которой молодая и недурная собой дева так желала толстоватого мужлана в атласной мантии с блестящими пуговичками. Беда лишь в том, что больно цепкой она оказалась по сравнению с прежними его обожательницами. Спустя лишний год выскочила замуж, а ещё годом позже ей раскрылась страшная деталь счастливой семейной жизни, которую ни одной доброй женщине не пожелаешь: мало того, что ее чудный муж, ещё недавно державший ее руку у алтаря, безбожно обманывал любящее сердце, развлекаясь со всякими шалавами, что было тяжелейшим ударом, так ещё и подарки он им покупал такие, что ни одна живая душа, в том числе сама Йордис, не знала, что у него вообще есть такие средства! Болтать об этом в высоких кругах было совершенно бессмысленно, все же истории привычнее и банальнее выдумать было сложно, зато растрещать об этом своему былому обществу было весьма просто, да и к тому же, очевидно, в любой дамской компании, от принцесс до быдловатых дев меча, всегда найдётся ответственная за самые удивительные слухи. Пара ходов, пара интеллигентных угроз, и вот ужасному обманщику-мужу уже машет рукой вынужденная отставка по случаю порчи благородного образа фракции. Конечно, никакого кандидата на роль исполняющего обязанности главы отдела не нашлось, чем его проницательная разоблачительница, по крайней мере, чтобы имидж совсем не испортился, да и плевать, что за это время любовников у неё было немногим меньше, чем у ее ужасного супруга, а суммы списанного золота в десятки раз превышали те, на которые Йордис так слезно жаловалась. Ужасный, ужасный глава отдела. Как хорошо, что она не такая.

Не сказать, что на новом месте она чувствовала себя уверенно, но, так или иначе, за любой сладенький персик, что висит на ветке аккурат у тебя перед носом, нужно смело хвататься, даже если ради этого придётся встать на чью-то голову и даже если ты своим весом сломаешь чью-то шею. Такая вот жизнь. 

Правда, приходится иногда напрягаться, чтобы соответствовать образу – за вкусные яблочные корзиночки уже никто не похвалит. Пришлось съездить в Ивлирскую академию, чтобы коснуться несчастного шара, получить вердикт о предрасположенности к школе очарования и освоить основные ее положения, чтобы не прослыть в глазах народа шавкой с улицы, которая черт пойми как заняла свой пост. По правде говоря, она и не заняла его полноценно, но стоит хоть сколько-то попытаться ее оттуда сдвинуть, она голыми руками переломает каждую кость этому отважному добровольцу. Йордис пьянеет с каждым днём все более и более, словно ребёнок, которого впервые оторвали от материнского сердца и отпустили в мир — все так же ново и удивительно, а сам исследователь так же наивен и несмышлён. От ребёнка его отделяет лишь то, что дети обычно не так стремятся сконцентрировать вокруг себя всё богатство, влияние и признание. Этим она, наверное, совсем уже грешна.

Примерная характеристика Йордис приходит на ум сама, но следует обобщить некоторые моменты, чтобы все было ясно:

– Чистоты помыслов от неё ждать бессмысленно. Она будет лгать, изворачиваться, как испуганный уж, закручивать интриги, давить на рёбра и делать абсолютно всё, чтобы удовлетворить свои потребности — от глобальных целей до сиюминутных хотелок.

— В целом довольно легкий и дружелюбный человек, немного легкомысленный, но не до разгильдяйства. Удовольствиям уделяет гораздо больше внимания, чем следовало бы, да и если даже понимает, что это идет ей во вред, то только наслаждается этим.

— Живет по вывернутым напрочь моральным принципам, которые дай бог вообще существуют в ее мироощущении. Нравится вещь – забирай, мешает соперник – устраняй, и это лишь малая часть того, что может взбрести в эту остроухую голову при виде препятствия.

— Карабкается к верхам и по чужим головам, и по своим пальцам — наверное, она и вовсе не будет считать себя достойной хоть чего-то, если не будет самой лучшей. Она исключительная максималистка: либо ей достаются все лавры, либо она дохнет в канаве, и нет для неё ничего страшнее, чем второе. Не ощущает ничего, кроме обжигающей легкие пустоты, когда представляет себя без пути к трону, который она прокладывает костями, но дает себе увесистого леща, едва замечает отголоски этих размышлений. Бывали случаи, когда она закапывала себя в яму грузными мыслями, и она скорее глотку себе перекусит, чем снова разрешит себе туда упасть.

— Хоть и держит в руках меч, и сами руки ее перепачканы кровью невинных, но с юности у неё заложилась необъяснимая жалость к убогим и нищим. Это всегда затрагивает животных, но с людьми у неё дела обстоят несколько сложнее: планка нищеты у неё мало того, что размытая, так ещё и невероятно низкая. Если попавшийся ей бедняк ел что-то вкуснее хлебной корки за последние дни, то, скорее всего, она пошлёт его восвояси и сохранит благотворительный пряник для умирающего ребёнка.

— Обладает завидной эмпатией. Легко адаптируется под собеседника, для кого угодно станет того же поля ягодой, превосходно подыгрывает чувствам. Ей совершенно не составляет труда уверить в чём-то или разубедить, переманить на свою сторону и накрепко сдружиться с кем-то. Правда, она скорее представляет из себя зеркальное отражение своего партнера, копирует его, и свои попытки сопереживать она воспринимает не более чем как театр — духовная близость ей чужда, боли утраты она не испытывала, да и в целом она не склонна к глубокому чувству. Однако если и есть у неё талант, то он лежит к одному только личностному взаимодействию в самом широком смысле этого слова.

Имеет непохвальную слабость к алкоголю любого качества и происхождения, прекрасным девушкам и юношам, возможно, чуть моложе необходимого, прохладному утру в густом лесу и снежным сугробам, мхам и грибам, звону монет и блеску камней, гадкому чинопочитанию и мягким простыням, зато видеть не может горькую пищу, вопли об отваге и чести, дурных представителей чужих рас и особенно травяные отвары.

Отличительные черты

Йордис обладает высоким ростом при исключительно развитом мышечном корсете. Редкие ценители, бывало, обзывали ее то рельсой, то дубовым столбом, да та и не обижалась. От жеманного эльфийского образа у нее осталось только точеное лицо, узкий скелет и длинные волосы, а по остальным характеристикам ее можно отнести разве что к внучкам орков.

-

Кожа, изначально не приспособленная к загару, кое-как все же привыкла к солнечному свету, но несколько сомнительным путем: пигментация тела у Йордис очень неоднородная - по нему беспорядочно раскиданы светлые и темные участки. 

-

Эта оболочка приняла на себя бесчисленное множество боев, отсюда на ней такое разнообразие отметин и шрамов. Если не брать во внимание россыпь мелких рубцов, то, в первую очередь, край правого уха у нее прилично искривлен (чего она ужасно стесняется!), на предплечье красуется след от глубокой раны, а на челюсти можно насчитать зубов на четыре штуки меньше нужного.

Навыки и компетенции

Очень достойно владеет техникой рукопашного боя и свободно обращается с холодным оружием, особенно с мечом. С лезвиями поменьше, вроде кликов или кинжалов, она управляться умеет, но мастерством не блещет, да и удовольствия получает мало. Чему ей и правда стоит учиться до самой старости, это стрельба из лука, арбалета и чего угодно, что требует хотя бы малейшей меткости. У Йордис она отсутствует, как те самые четыре зуба. Не получается, и всё - мажет по цели и не всегда правильно хватается за тетиву.

-

Попытки побираться на улице научили ее чуть ли не испаряться в воздухе при любой угрозе: она умеет вести себя исключительно скрытно - ее движения проворны, пальцы ловки, шаги едва слышны, а реакция крайне завидна. Она, ничего не задев, моментально вытащит лишнюю монету из кармана и что угодно стащит из-за спины, стоит только на мгновение отвернуться. Умеет взламывать замки, изящным движением подрезать сумки, а если кража обещает быть безуспешой, то рука вместе с владелицей упархнет на метр, словно и не приближалась. Разве что, попавшись, она пускается во все тяжкие: никто не знает, будет ли она в панике убегать или банально снесёт своей же жертве нос. Порой она сама обрекает себя на наказания куда более тяжкие, нежели пара лещей за украденное колечко.

-

Великое достоинство, а вместе с тем и самая гадкая чернь души Йордис пронизывает ее мимику, речь и тон: она играет. Она наденет на себя нежную улыбку или выдавит одинокую слезу под трагические всхлипы, и неважно, спасет это ее шкуру или просто потешит заскучавший ум. Бедолаге без должного понимания эмоциональной природы никогда просто так не определить, насколько искренне к нему относится эта юркая девица, да и вряд ли он заметит хотя бы долю ее манипуляций. Наверное, умением воздействовать на человеческие чувства она может похвастаться смелее любого слуги искусства.

-

До дрожи в коленках боится больших животных, которых она не может контролировать. Преодоление расстояния, хоть сколько-то больше обычного, замедляется раз в десять, просто потому что ее с ножом у горла не заставить оседлать коня или, тем более, грифона. Не может.

-

Превосходно ориентируется в местности, интуитивно определяет стороны света и, оказываясь в стенах незнакомого города, моментально его запоминает наизусть. Название площади она, конечно, не назовет, но описание в духе “одна крыша выше другой на три локтя, вывеска с книгой и мужик, продающий корзины в телеге с красным флажком” от нее можно получить почти сразу. Заплутать с ней очень сложно, а вот быть детально выслеженным - запросто. Тем более, что она сразу сообразит, за какой елью спрятаться.

-

Как только Йордис заимела дело с бюрократической тяготой, она перестала обходиться без помощи человека, который поправил бы ошибки в письме. Ни в приюте, ни в казарме у нее не было возможности обучиться грамоте уровня посерьезнее базового: она спокойно читает, но, взяв в руки перо, допускает смехотворные ошибки в словах и вусмерть извращает предложения, словно слагает их на чужом языке. Почерк у нее и вовсе как у неуёмного мальчишки.

-

На низком уровне владеет магией школы очарования, но лишь потому, что путь свой она начала в ней совсем поздно, когда ее сверстники уже походили на мастеров. Однако искусству этому она предана фанатично, даже не столько из-за самого факта владения магией, сколько из-за поразительной личностной предрасположенности. Не исключено, что иному магу той же школы уровнем на голову выше вряд ли удастся так же уговаривать, убеждать, выкручивать душу и лгать так же искусно, как делала это Йордис, из магии знавшая только поговорку про чертика.

Связь с вами

Скрытый текст:

Для просмотра скрытого текста - войдите или зарегистрируйтесь.

Отредактировано Йордис Хелаберт (07.07.2021 23:25)