Времени подумать у Аунара было предостаточно, и он довольно долго рылся в памяти, стараясь сравнить себя нынешнего с прошлым “я”, ища что-то, что могло бы навести на нехорошие мысли о потерянных знаниях, ведь именно их взяли в плату неизвестные существа. Поначалу темный эльф ничего странного или нового не замечал и уже решил было, что с него не взяли платы, вот только это было крайне наивным выводом, всю смехотворность которого он понял только спустя часы размышлений. Да, держи карман шире.

Помимо явившегося ему Холгейра Аунар понял, что было нет так – теперь он помнил все самые кошмарные, самые неприятные, самые омерзительные ситуации в своей жизни, воспоминания и мысли о которых долго и старательно гнал прочь из головы, притом весьма успешно до недавнего момента. Были случаи, когда он ничего не мог сделать, не мог повлиять на кошмарный исход, не мог его предотвратить. Спокойный отдых оказался здорово омрачен болезненной четкостью ужасных воспоминаний, возвращение которых вполне могло быть той платой. Воистину, уж лучше позабыть что-то, чем помнить все.

Вероятно, плата у каждого была своя, и к тому времени, когда Керастес проснется, она найдет мужа в глубокой задумчивости с довольно-таки неприязненным выражением лица, будто ему на завтрак тухлое яйцо попалось.

– Карбьер еще не возвращался, – он скорее констатирует факт, чем отвечает на возможный вопрос жены. – Но оно и понятно, бедолаге несладко пришлось. Нам всем пришлось трудно, по правде сказать. Как ты себя чувствуешь?

– Да, ты здорово проспала, а я был погружен в свои мысли и не заметил, как пролетело время, только позавтракать и успел, – уклончиво ответил некромант, пылко отвечая поцелуем на нежный поцелуй Керастес, подмечая еще одну перемену в жене. – Кое-что произошло со всеми нами. Думаю, Карбьер уже скоро вернется, а пока можем немного побыть наедине. Видишь ли, со всех нас потребовали разную плату. Моей стала возвращение всех воспоминаний, даже несмотря на все мои усилия забыть некоторые из них, и вся эта болезненная четкость здорово подействовала мне на нервы, откровенно говоря.

Перемены в Керастес непременно заметил бы даже круглый болван, да что там, даже клинический идиот и тот бы заподозрил что-то неладное. Все это складывалось в нехорошую картину, неприятность которой заключалась в том, что мужчина здорово ошибся, нагрубив Холгейру. Аунар начинал понимать мотивы своего предтечи и ту решительность, с которой он намеревался уничтожить дневник, ведь без него жена ведет себя иначе, причем явно в лучшую сторону, если судить про их отношения. Наконец-то стали понятны резко брошенные слова насчет второго, ведь до этого момента жена не демонстрировала такой нежности и не была такой ласковой. Может быть, что у Холгейра просто-напросто не было времени на долгие и обстоятельные объяснения, поэтому он попытался решить проблему самым простым и эффективным способом. Стало очевидно, что дневник не должен вернуться назад к Керастес для их общего блага, поэтому темный эльф оценил суровое благородство северянина и сказал себе поблагодарить его при следующей встрече.

– Но я это по-прежнему я, пусть даже мне опять придется приложить немало сил, чтобы не думать о кошмарах прошлого. – На сей раз улыбка Аунара уже искренняя и теплая, а не натянутая, как раньше. Ему даже удается унять свою дрожь, благо игровое, ласковое поведение жены настраивало уже совсем на иной лад. – Пустяки, учитывая цену услуги.

Самое страшное, что некромант теперь во всех мельчайших подробностях знал, как открыть ту омерзительную, дьявольскую шкатулку, которая призывала Их, открывала Им путь. Он до этого момента даже не знал, что запомнил замысловатую, чрезвычайно сложную последовательность действий, сливающихся в невообразимую комбинацию. Попади та шкатулка ему в руки, и он сможет открыть ее с плотно завязанными глазами. Насмешливые слова о том, что призывают Их не руки, но желания некроманта не очень-то успокаивали, потому как разрыв все равно обязательно образуется, открывая путь в измерение чистого зла, чистого хаоса, хотя Они не были злом в привычном понимании, Они попросту были другими. Если использовать наиболее грубое, примитивное, но наглядное сравнение, то Их можно сравнить с исследователями и учеными, правда, абсолютно не стесненными привычными нормами морали, нравственности, гуманности, отчасти будучи подобными ребенку, который с живым интересом заливает расплавленный свинец в муравейник и наблюдает, что будет дальше, а потом с интересом изучает получившийся слепок, совершенно не заботясь о судьбе несчастных муравьев и не задумываясь про их ужасную, мучительную кончину. Слепок он поставив на полку по соседству с коллекцией насекомых, живьем приколотых к картонке с аккуратными надписями под каждой букашкой.

Он осторожно просачивается сквозь открытую дверь в тень коридора, почти растворяясь в его хрупком полумраке. Буря вот-вот закончится, подгоняя скорее добраться до нужной комнаты и поплотнее зашторить окно. Свет ему сейчас был совершенно ни к чему - ослабленное ядом тело и без того с трудом выдержало шок отравления. Была ли это плата сверх того, что Карбьер уже отдал старухе? Ерунда. Фэйри играют с разумом, страдания физической оболочки мало их интересовали. Она была слишком хрупкой, слишком подверженной влиянию времени. Пыль и песок, который будет развеян по ветру.

Аунар и Керастес заплатили памятью. А что же до их относительно бессмертного друга? Будто пережитый наяву кошмар, быть может, плата его была - страх?

У Карбьера много страхов. Все они убаюканы глубоко в его душе, а колыбели им поет крик ужаса, не смолкающий ни на минуту. Они были посеяны чужими руками, чужими же руками и взращены, политы щедро слезами и кровью. А ещё они - то немногое, что осталось у мертвеца от прежней жизни. Ведь страха не испытывает только тот, кто мертв окончательно, бесповоротно. Карбьер никогда в том не признается, но ему хочется верить, что он живее многих своих родичей. В том его преимущество. В том его слабость.

День растворяется в трех хлопках ресниц. Всё ещё измученный, слабый, вампир покоряется зыбкому сну. Тело не слушается, и когда в очередной раз он оказывается меж сном и явью, то не может сбежать от своего кошмара.

Цепкие лапки неприятно царапают кожу, но лишают всякой надежды на то, что происходящее - иллюзия. Они двигаются вверх по руке, а Карбьер зажмуривается, как ребенок. Если не видишь, значит, нет. Это не помогает уже давно. От бессилия на глаза едва ли не слезы наворачиваются.

Ему кажется, что они готовы сожрать его заживо.

Стук в дверь - небольшого усилия достаточно, чтобы она распахнулась, ведь не была заперта на ключ. Очнувшись, Карбьер резко распахивает глаза, но все ещё не может подняться. Его порыв проваливается с треском, заставляя сжать кулаки от злости. В ладонь что-то больно впивается.

- Лучше, чем было утром - Он находит в себе силы просипеть ответ и улыбнуться, задумчиво разглядывая чудную вещицу в своей руке. Кажется, это была измазанная в крови брошь. В форме бабочки.

Приняв сидячее положение, вампир поднимает взгляд на сестру. Карбьер и вправду выглядит лучше, пусть и ненамного.

- Говорят, сами вампиры ещё не до конца выучили свойства своей неживой природы. Как знать, может, мне удалось познать одну из её граней? - Кривовато ухмыльнувшись, он сдерживает желание плюнуть себе под ноги - Откровенно сказать, видал я в гробу такие открытия, и в нем же их и вертел. Как вы с Аунаром? Надеюсь, хорошо отдохнули? Не хочу дожидаться, пока сюда наведаются ищейки темных эльфов или прознают про убийство того пьянчуги, так что рассчитываю покинуть это место без длительных задержек.

Голос его тверже и увереннее с каждым новым словом. Такими темпами, он быстро восстановится.