Эта погода… она нравилась Маар, но вместе с тем вызывала у нее антипатию. Мэхъя с детства особенно чутко реагировал на вой ветра, раскаты грома и барабанный перестук дождя. Иной раз он начинал задыхаться, будто этот самый ветер душил его, вырывал дыхание, а, кроме того, гром и вспышки молний вызывали головную боль и усугубляли его желание уйти в свои видения. Маар же любила буйство погоды, дикое и хаотичное, но вместе с тем переживала за брата. Оказываясь с ним в одном помещении в бурю, она начинала ощущать себя глубоко несчастной, пойманной и бессильной, так как была не в состоянии облегчить эмоциональные качели брата. И потому Маар оставляла Мэхъя одного и уходила так далеко, как получалось. Если была возможность подняться повыше — поближе к громовым раскатам и порывам штормового ветра, именно это она и делала.
В этот день ноги снова унесли ее прочь от брата, который тихо погрузился в свои размышления и грёзы. Лицо Мэхъя как всегда стало отстраненным до зубовного скрежета, и Маар не смогла смотреть на эти одухотворенные пустотой любимые черты. Она бродила по переходам, которые считала безопасными, встречала своих подопечных, распугивала их как птиц, ловила их живые эмоции и думала, думала… она добралась до своего положения главы Церкви Девяти. Что дальше? Было бы неплохо заручиться поддержкой, начать разрушать стереотипный образ культиста-врага, чужака, неприятеля и формировать новый. Такой, который будет со временем пользоваться хоть каким-то уважением простого люда. Будет ли?
Ноги вели ее дальше, вверх на башню — без вмешательства разума. Маар хотелось найти какого-то собеседника, но ничего конкретного она не представляла себе, пока брела по ступеням. Возможно, именно из-за этого погружения в свои мысли и отрыва от действительности (и не от этого ли в брате она так убегала?) Маар пришла именно к этой двери, за которой ее встретил знакомый голос: «Что-то случилось?».
— Здравствуй, — она не вздрогнула от неожиданности, не выдержала паузу, которая указала бы на замешательство. Маар сразу заговорила тепло и спокойно. — Всего лишь ищу собеседника в эту бурю. Помешала?
В этом: «Помешала?» на самом деле от вопроса было очень мало что. В основном интонация Маар и то, как она закрыла за собой дверь и посмотрела на Цзая — говорили о том, что в этом вопросе подразумевалось примерно следующее: «Я знаю, что не помешала — иначе и быть не может». Разумеется, он вполне мог бы ее выпроводить (этот шадд был одним из немногих, к чьим желаниям Маар бы прислушалась). Но… Цзай. Вот уж кто-кто, а он точно был преисполнен чувств, эмоций и жизни. Большую часть времени, по крайней мере. И Маар, честно говоря, не хотела уходить. Раз уж ноги принесли ее сюда, то, может быть, воспользоваться возможностью и поговорить с Цзаем? Ему можно доверять. Почти.

Маар не спешила. Спешка хороша только при ловле блох, а сейчас она собиралась завести разговор, причем предмет разговора как таковой не был ей до конца ясен. Женщина наблюдала, как Цзай морщится, трет виски — слушала его слова. Маар почувствовала резкость в его голосе, но, как и ожидалось, перечить ей он не стал. В ее мироощущении на самом деле не существовало полузапретов: досада, раздражение, завуалированные слова недовольства (то же «кажется… уже не важно») — все это для Маар было согласием. Потому как в тех случаях, когда собеседник предоставляет тебе самой право выбирать — стоит останавливаться на лучшем для тебя варианте. И, даже, к лучшему, если этот вариант поставит собеседника в неприятное, неловкое положение.
— Честно говоря, тенденция преуменьшать важность заботы и лечения — это не лучшая из твоих черт, — Маар аккуратным, но исполненным внутренней жесткости жестом поправила выбившуюся из прически прядь и завела ее за острое ухо. Затем она так же точно, выверенно, отвела юбку и шагнула вперед. Женщина стремилась сократить дистанцию: ближе, значит доверительнее. И вовсе не обязательно тут пускать в ход магию. — Иной раз стоит принять чужую заботу о себе с благодарностью и тактом. Все же, в этом проявляется общий интерес сохранить тебя в целости и… целости.
Женщина усмехнулась, одной рукой касаясь Диска, оглаживая его тускло сияющую в неярком свете поверхность. Золото приятно гармонировало по цвету с ее кожей — зеленоватой, с коричневым подтоном, а светлое легкое платье подчеркивало контраст. Оно держалось на плечах, обнажая руки и декольте — совершенно не приличествуя текущему сезону. Впрочем, Маар мерзла крайне редко, и предпочитала прохладную свободу легких тканей тесноте атласа или бархата.
— Тем более, не просто так ты тут, в одиночестве… значит, что-то беспокоит. Что-то не дает отрешиться и отдохнуть, — она смотрела очень внимательно, отыскивая в выражении лица, взгляде подтверждение своим словам. Цзай бел немного балбес: в хорошем смысле слова. Его переживания и реакции в большинстве случаев достаточно явно выражались, а Маар могла заметить даже самые маленькие признаки отклика на слова в мимике или интонации собеседника. Да и, справедливости ради, на Цзая она действовала примерно так, как воспитатель действует на ребенка. По крайней мере, ей самой так казалось, и она выстраивала свое поведение и стратегию разговора ровно с этой позиции.

Она покачала головой. Нет, все же, Цзай был сущим мальчишкой: наотдыхался, получив серьезную травму и пролечившись всего ничего. Он по-детски просто относился к собственной жизни, и это Маар немного печалило, немного расстраивало и даже совсем малость раздражало. Впрочем, конечно, Цзай был одним из тех немногих, за кем она признавала право с собой спорить и пренебрегать ее заботой. И все же… Маар скрестила руки на груди, закрываясь. Почему-то ее мысли скользнули к брату — скорее всего он сейчас опять теряет связь с реальностью и плывет на грани реальности и видений. Впрочем, нет. Ясно было, почему он вспомнился: в пренебрежении к заботе и жизни Цзая Маар видела что-то общее с равнодушным отрешением брата. Хотя, что было несравнимо лучше в шадде, так это гораздо более яркие реакции. Она вздохнула. Снова.
— Конечно, ты имеешь право знать. С этим я не спорю. Но, все же, тебе стоит подумать и о тех, кто тратит свои силы и время на то, чтобы помочь тебе. И, хотя бы, не причинить себе вред во время поисков истины, — из-за воспоминания о брате возникла некоторая дистанция, которую можно было ощутить по чуть более прохладному тону голоса и вежливой, но никак не окрашенной эмоционально полуулыбке. — Скажу так. никто не обязан контактировать. Но в отказе от контакта может таиться подсказка или даже ответ. Обычно мы избегаем то, что вызывает у нас неудобство или неприятие. Интересно, что может быть такое, что заставляет ее избегать контакта, м?
Немного иронии. Маар не слишком любила слушать сплетни, но через них люди (и не только) великолепно открывались. Стоит только закинуть короткую мысль и, если она верная и цепляет как надо, как человек, превращая мысль в слушок или домысел, раскрывает сам себя. Она уже давно поняла, что те люди, которые действительно опасны для нее в силу своей честности и проницательности, сплетни и слухи не поддерживают и не разносят. Но как вспыхивали иной раз глаза, только намекни на какую-то потаенную идею в другом человеке! Покажи на него, скажи, что он загадочно ходит каждую ночь куда-то, и сразу все подавляемые желания слушателя вылезают в виде домыслов. Сплетни, слухи, домыслы были для Маар чем-то вроде игры.
— Может быть, тебе нужно не пытаться поймать мысль, воспоминание, а отпустить их? Отвлечься на что-то другое, дать себе волю забыться в каком-то другом занятии. Скорее всего, память вернется ровно тогда, когда ты ее совершенно не будешь ждать. Ну, это мое мнение, — она так выделила это “мое” голосом, что становилось ясно: Маар преподносит эти слова как нечто, что не требует оспаривания. Либо прими на веру, либо откажись. Но не сомневайся.