Ночь выдалась теплая, Луна - симпатичная, к удивлению всех присутствующих в заведении культистов. "У василиска" - заведение для своих, а не для этих, церковников. Луна как Луна, светит да и ладно, не молиться же на эту заразу? Ой, сплюнуть от греха подальше.

Вечер был в разгаре, и кровь Керастес закипала от выпитого алкоголя. Что за дивный сидр, пробирает, чтоб его! На вкус - спиртяги больше, чем сидра, а по горлу льется медом, водой. Компания тоже подобралась веселая. Конечно, все до единого - жаждущие заглянуть ей под рубаху в конце вечера, но веселиться же это не мешает? Она успела свернуть одному бедолаге руку в состязании, потом они весело сыграли в кости и уже отмочили несколько дерзких частушек: за применение рабочего инструмента ей налили четыре кружки за чужой счет, правда аппетитов иностранки это не поубавило.

Она была странной для этих мест: вся покрыта странным золотым узором, говорит со странным акцентом, роста чрезвычайно высокого, а инструмент, даром похожий на лютню, тоже странный. В селе за милю она была нынче за почившую ведьму. Слухи распространялись в таких местах со скоростью света, а народ-то потянулся, кому какие болячки жить мешают.

Буревестная вновь тянется к кружке, но так вдруг исчезает буквально из-под руки в направлении пола, в то время как ее ладонь оказывается заточена в чужую руку. Она поднимает взгляд и щурит янтарные глаза... это напилась уже и все? А, нет, это просто шадд. И как прошел мимо незамеченным?

- И то, и это делали, однако глаза мои не там, как и выпивка. Оплатить кружечку даме изволите за созерцание? - ее вторая рука перемещается на стол, подпирая все то прекрасное, что так интересовало незнакомца.

- В цирке тоже платят, уважаемый~ - ехидно подмечает Буревестная в ответ: в конце концов, он был тем, кто уничтожил последнюю кружку ее бесплатного сидра. И за одну или две новые можно насладиться созерцанием за бесплатно. Опыт с рукой мальца этим же вечером показал, что свои лучше держать при себе. - А я, между прочим, ходячий музей народного творчества... даром что тут одни гнойники да роженицы, а потом "Ой, дала бы Луна дождика...". Ой, дала бы... делаешь, делаешь, а они все свое божество славят, что за народец...

Мир был наполнен красками и плавностью, как это и бывает, когда ты пьяна чуть меньше, чем полностью. Речь замедляется, но ни ее, ни случайного собеседника это не тревожило ничуть -  они были уже в той кондиции, когда нормальный народ предпочел бы отставить кружки в сторону. Но не они.

- А чего, по-вашему... - она сдерживает икоту весьма успешно - ...на Эльпиде людей не водится? Там таки и ваша.. - она прищуривается, силясь понять, какого цвета кожа собеседника- ...розовая братия живет получше. И нашей сестре работы с погодой на века... ух... припасено. А вы тут, значится, чем маетесь, такой образованный... господин?

- Еще как выступают! И те, и эти... и цирк тот в этих местах бывает...  - шадд или орк, да кому какая разница? Что те розовые, что эти... или такие пурпурные? Или зеленые? Ой, да к черту.

Вскоре на столе оказывается новый кувшин сидра. В этот, кажется, добавили еще немного мяты, чтоб позабористей да посвежей был, отлично избавляет от утреннего похмелья. Не то чтобы этого хватило для ее дурного самочувствия, но выпивка отменная, так к чему себя ограничивать? Керастес уверенно кивает в ответ на слова об умных шадд, и кто их такими умными сделал? - Ой да идите вы, с вашей этой Луной... - хмуря брови, отзывается Буревестная на слова о нынешней красоте светила. Ерунда какая-то, это же территория культистов, а что не рыло так любители Луны.

Разговоры об этой материи явно распаляли в ней раздражение, способное, как это бывает с южными народами, запросто вспыхнуть гневом.

Она подставляет кружку, и, хотя и не сразу, напиток наполняет ее до краев. Вопрос незнакомца удивляет, и Керастес заглядывает ему в глаза, потом - осматривает целиком: - Так а вы что, не розовый разве? Вам же знать, какие бывают.

Кружки сталкиваются перед тостом, пена разлетается по всему столу.

- За это... знакомство! - поддерживает она и залпом осушает добрую треть содержимого, утирая пену с лица краем рукава и выдыхая с удовольствием истинного пьяницы, добравшегося до заветного пойла. - Вот уж не похожи вы... ик... на местного. А я... Кера, чего таить. Один фиг имени моего не... ик... запомните! Ведьмой тут вроде подрабатываю... на досуге.

С каждым глотком мир начинал плыть все сильнее... наверное, сейчас и Луна покажется совсем близкой, не то что брешут, мол не дойдешь. Пьяному и Луна эта по колено.

- Так это надо арендовать... а ты ж уже фиолетовый, что, по-другому... ик... никак? - она хмурит брови, и это выражение кажется очень серьезным, но всего на пару минут, до нового глотка сидра, после которого на ее лице вновь появляется блаженная улыбка. - Ну так это... фиолетовый что-то для местного... но раз лица и фантики... важное же дело!

Одобрение Керастес проливается последней порцией выпивки по кружкам, правда выпить они не успевают: новообретенный друг что-то торопится стереть с ее лица. Что-то уже совсем потеряла хватку, вся облилась что ли? - Что... нормально? Да все нормально! - бодро отвечает Буревестная. Но когда она касается собственного лица, там ничего нет. Какой молодец, как ловко все стер, что за славный чело... то есть шадд.

- Ну, за здравие, чтоб где надо стояло и Луна в глаза не светила. - кружки ударяются, сидр льется во все стороны, но никого это не волнует. Проблема одна: он кончился! Керастес наклоняется вперед, Прекрасное становится в стократ Прекрасным, а украдкой она ему говорит: - А ты знал что тут... каждый втарой мужик... приходит лечить все то самое? - и следом уже громко: - Мадам, есть еще что горло промочить?

- Неа, все выдули за седня.

Вся таверна мигом смолкает. Это ж как, чтобы бухло закончилось? Это ж где такое "гостеприимство" видано? Где-то даже падает кружка, а один из уснувших у столов мужик поднимает голову, подбирая ее.

- А чо, у нас же тут эта... ведьма евонная... хуле она ведьма, если дождь из бухла не наколдует... грили не ведьма, а ВЕДЬМИЩЕ, так хуле с небес еще не настойка... йих... из мандрагоры льется? - вдруг выдает пострадавший с рукой, вызывая шепотки по всему трактиру, к вящему неудовольствию Буревестной.

- Я захочу, и прольется, только мандрагору ты... де возьмешь, упырь? - кажется, сейчас кому-то набьют морду. Или отправят за выпивкой.

- Да у бабки этой... евонной... знахарки, во! Она то их кошеварит будь здаров. - выдает гениальную мысль пьяный вдрызг молодец, держась за больную руку. - А чо, слабо?

Хотя и кажется, будто Прекрасное опасно балансирует, уходить или выкатываться оно не собирается, надежно держась в пределах рубашки.

- Чего там убежит?... - запоздало спрашивает Буревестная, осматривая стол на наличие "беглецов" и не находя ничего потенциально бегучего, за что Цзай удостаивается недоверчивого взгляда. - Манд... Манда... Мандрагора, от нас точно не убежит, точно говорю!

Она ударяет кулаком по столу и становится ясно, какая такая сила выломала руку бедолаге. Правда, с его-то острым языком поразительно, как зубы все на месте, не то что руки и ноги... вроде их по шесть, есть куда стремится. А вот у ее товарища по попойке в глазах явно уже поплыло - как давай заливать что-то про выкупы чего-то хозяину. Ой, что ты будешь делать, собрались тут оббивать столы.

Керастес поднимает руку нового знакомого со стола и указывает ею в реального собеседника.

- Да не тот... ой... а этот. - немного левее надо было, да.

- Да хуле... ик... косая ведьма хуже заразы, ни шиша не сделает, кроме дождя из дерьма. - заявляет тот, чем вызывает едва ли не злобный рык у Керастес. Та резко поднимается, и почти сразу пошатывается. Росту в даме было едва ли не на полголовы больше, чем в ее собеседнике, вот уж кому и по незнакомым местам бродить не страшно.

- Ну, пошли искать мандрагору! А коли не найдем, вернемся и сломаем этому упырю другую... ик... руку! - пожалуй, это самое длинное членораздельное предложение, сказанное ею почти без запинки. И обращено оно к Цзаю, которому не свезло выразить готовность участвовать в авантюре.

Заботой Цзая, перепалка не успела из словесной стать физической: здесь у Керастес имелось очевидное преимущество. Они покидают трактир раньше, и Буревестная полной грудью вдыхает прохладу расцветного вечера. Уже пахнет разгаровыми дождями, а там и до урожая недалеко. Но мандрагора хороша именно в эту пору, да и визжит еще не так оглушительно, чтобы утратить слух навсегда.

Проселочная дорога полна ям, а чувство направления и собственных ног ее немного подводит. Поначалу Буревестная вообще достает компас, чтобы понять, где поле, но Цзай указывает на него... так близко? Ничего себе. И ноги вдруг сами несут ее вперед, так что уже не столько шадд тащит Керастес, сколько она его... до первой канавы, в которую едва не попадает ее нога.

- Кажется... нам нужен фонарь. Я ничего... уй... не вижу. - вдруг сообщает она, словно до этого все было прекрасно видно, действительно! Луна давала какой-то ненадежный, зыбкий свет бездонному черному полотну поля, отчего оно казалось сплошной дырой. Песня звучит над ним свистом, зовом, бегом.

Беги, не стой.

Цзай тоже это чувствует, на свой лад, но Буревестная не дает ему отступить. Она достает что-то из Прекрасного, после чего берет его за руку, переплетая пальцы, зажимая между их ладонями теплый тканый мешочек... полный зерна? Ветер превратил черные волосы ведьмы в сплошной беспорядок, песня будоражила ее, глаза казались такими же черными, как это поле впереди.

- И чего... посмотри на него в ответ... и-ик! - хохочет Керастес, в ее другой руке блестит охотничий кинжал... главное, что они разделены с этим оружием ее телом и здравомыслием. Но сейчас это немного жутко, она как будто не совсем сама по себе, словно поле зовет и ногам сложно устоять здесь, за хлипкой оградой.

- Идем! Не размыкай рук... и не оборачивайся, когда позовут сзади... идет? Потеряешься в ведьмином поле и я не... ик... в-виновата.

Керастес хихикает, когда шадд сжимает ее руку особенно крепко.

- З-зачем тебе ее помощь, она же с нами пойдет? - удивленно то ли спрашивает, то ли утверждает Буревестная, и ее уже несет куда-то вперед, навстречу тьме, полю, свободе, ветру и всему, что там спрятано перепрятано. Пьяная голова лишает любых барьеров, песня поддерживает, а значит там - можно пройти, ничего не обидится, пока она не решит все это обидеть.

- Ну, в добрый путь, искать! - оповещает она, хотя и забор преодолеть оказывается той еще задачей. Но как только справляются: Керастес буквально бросается вперед, словно вор в чужом огороде, а Цзай вынужден бежать за ней. Ветер тут же перечит им, отгоняя назад, а сзади - уже чей-то голос, не сильно трезвый, зовет: - Эй, а ну назад! Цзай, эй!

Наверное, этот голос был ему знаком. Должен быть. Но вокруг - сплошная темнота, а назад смотреть нельзя, запрещено. Керастес смеется, и заводит его еще глубже в черноту, по самое горло,  где ее смех сливается с ветром и становится чем-то жутким. Но его пьяная знакомая все еще здесь, мешочек меж их ладоней полон тепла, жизни, настоящего.

Это поле было целым миром, из него можно попасть куда-угодно. И не прийти никуда.

Чей-то далекий голос зовет его снова. Обернуться?

Пшеница щекочет ноги даже через плотную ткань штанов, ветер - обволакивает плечи, вынуждает вдыхать полной грудью. Но ее спутник замедляется, его тревожит зов, потому что он не может услышать песню, которая целиком увлекала Буревестную. И Цзай поддается. Сначала она дергает его за руку, силой вынуждая смотреть вперед, но он все равно останавливается.

Керастес сама не своя, она куда больше ведьма сейчас, чем думала о себе час до этого. Ее опьяняет эта пьяная свобода, возможность забыть.

- Это иллюзия, никто не зовет. Поле обманет тебя, и не выйдешь. - говорит она, грудь женщины тяжело вздымается. Путь был увлекательным, когда знаешь, к чему идешь.

Цзай не знал. Ему не хватило силы воли, полно надеяться, что он сумеет пройти, прочувствовать. Все скомкано и неправильно.

Он одергивает руку, отходит, скалится. Буревестная поздно осознает это, она была слишком пьяна. Но трезвеет моментально, и это видно по ее испуганному взгляду. Она выбрасывает вперед руку, надеясь схватить его... и все.

Пустота. Чернота.

И чей-то смех, отдающийся пульсацией в висках.

Через секунду: опять поле, только небо над ним - алое, и находится оно не над головой, а под ней... потому что все вокруг как будто перевернулось с ног на голову. И там, за спиной, был Зовущий.

Его глаза пылали алым, как кровавая Луна внизу. Или это просто твои ноги прилипли к земле наверху? 

Создание издает вой: его морда, черная, как сама тьма, задирается. Но из пасти вырывается беспокойный зов: - Цзай, вернись!

Это все наваждение, это магия, призванная не дать тебе уйти от ведьмы. Но решение не ждет: бежать к Зовущему, или от него?

Трава - как деревья, она цепляется за руки и ноги, давит на кожу. Прижимает к земле.

И зверь проносится над головой, его гибкое черное тело всего на секунду мелькает вверху (внизу?) и исчезает. А ты ползешь к Зовущему, что есть сил, насколько позволяет поле. Ползешь, а он зовет: - Возвращайся!, давая ориентир, пускай и зыбкий. В твоем уме лишь одно: подальше от ведьмы и ее страшных чар, ее жуткого поля.

А ее уже и нет рядом, ее вообще нигде нет. Только ты, Зовущий и поле.

Хмель как будто разом выветрился, а может так казалось, потому что головокружение одолевает тебя каждый раз, стоит лишь приподняться в траве. Один раз ты умудряешься осмотреться - и видишь два пылающих огня. Это Зовущий. Ты уверен, он - твое спасение.

Зверь воет вдалеке. И ты вдруг четко осознаешь один факт:

о͉̝̟ͅн͔ ̦̤͙̞̞͖о̧̜̥̱͖х̮̗от̭͎̹̯͕̜и̢͕̥т͇̜̫́с̻̥̭̣̗̩̼͢я̵͓̼͈̘̻̣ͅ ̲̼̬͓̤͡н̴̘̗͓̲̺̗͈а̹̭͈̗͔̳̘ ̵̜̩͖̠̼̭̦т̠̩е̞̟̝̞ͅб̸͍̝̠̩̬͙я̧̘̗̯̱̖.

И вот он возвращается, трава расступается перед ним, не то, что перед тобой. Но трава ослабевает при его приближении, давая тебе волю. Ведьмы нигде нет, она как сквозь землю провалилась. Ты и зверь: один на один. Его пылающие глаза, такие же алые огни, злорадствуют. Его пасть открывается, и ты слышишь человеческую речь, собственный голос говорит: "Убей ведьму, ведьма виновата, она убьет тебя.". А потом хохочет, и в тебе снова пробуждается желание убить. Но зверь не ждет, он бежит на тебя, с его длинных клыков капает кровавая слюна.

Откуда-то справа начинает дуть ветер, вдалеке слышатся раскаты грома.

Куда бежать? Против ветра или к Зовущему, в безопасность?

Ты остаешься. Храбришься. Скалишься. И зверь скалится из темноты травы в ответ. А потом бросается вперед, к твоему кинжалу. К твоему горлу.

Горечь разливается во рту, жар - в груди, когда Цзай понимает: сейчас сожрет. Неминуемо сожрет, потому что у этого зверя нет плоти - только черный дым и острота клыков. Но зов обрывается, иллюзия того, что есть куда возвращаться теряется.

Тело зверя застывает в прыжке. Ветер бьет в спину, и поле вскоре превращается в сплошную пыль. Зверь исчезает, чья-то рука немилосердно дергает его за хвост, другая выворачивает руку с кинжалом и кажется, что сейчас запястье сломается.

Но именно боль пробуждает его.

Он, падает на землю, и тут же оказывается в эпицентре бури, в самом центре ведьмовского круга. Но небо, даром что заслонено пылью и листьями, проносящимися наверху, - нормального цвета. И трава не такая высокая, хотя лежит он на земле. Горькая жижа оказывается каким-то варевом, которое в него залили. Ветер воет, как в последний раз. А над ним стоит ведьма. Только выражение на ее лице - обеспокоенное, а не злое, немного отрешенное, потому что ей нужно слышать бурю, чтобы контролировать ее. У нее в руке его кинжал, и она делает надрез.

Такую ведьму нужно проучить, а ее поле - покорить.

Кровь, черная, как все вокруг, незаметная на фоне ее смуглой кожи, капает на землю. Керастес поднимает руку и кинжал. И буря начинает немилосердно сносить все вокруг, вырывать растения и поднимать землю ввысь комьями. У дома целительницы в конце поля едва не сносит крышу.

И все стихает. Оказывается, прошло не более нескольких минут, прежде чем мир возвращается на круги своя. Чернота поля отступает, сменяясь молодыми колосьями и буйством зеленой травы. Луна снова освещает эту треклятую землю, и все становится обычным, обыденным. Керастес чертыхается, потому что безнадежно перепачкала рубаху. Вид у нее вообще был дикий, как будто каталась по этому полю всю ночь.

- Прах тебе в рот, сраная старуха. - говорит она, после чего кинжал вонзается в землю где-то совсем рядом. И утыкается в мягкий мандрагоровый клубень: Цзай отчетливо слышит, как характерно вибрирует земля. - Ну как тебе по ту сторону ведьмовского поля? Увлекательно, да?

Ей определенно было увлекательно наблюдать за его испугом.

В лунном свете кожа Буревестной кажется почти серой, а может это просто земля. Когда он поднимается, глаза встречаются с двумя другими, янтарными, совсем не человеческими глазами. Губы ведьмы медленно растягиваются в улыбке, и это удивительное мастерство - выглядеть соблазнительно в этом странном, даже страшном месте.

Она знает, что Цзай начинает понимать. Убьет его сейчас или потом? Или?..

- Да, нужно возвращаться, теперь это просто поле.

В полнолуние ей всегда хочется сделать что-то абсолютно противоположное воле судьбы, а она знает наверняка, чего жаждет это безжизненное светило, источник проклятого серебра: его крови на этом поле, во имя его процветания. Их процветания. Не для того ли их привела сюда?

Ее объятия отчаянны, как будто последние, но оставляют ему возможность отступить. Ее губы неожиданно горячи, а дождь на них чувствуется сладкой медовухой. Паутина черных волос, глаза будто и совсем обычные. Она была теплой, хотя они оба чертовски замерзли. В ней была щемящая слабость, уязвимость, никак не связанная с ужасом этого поля и его кошмарных обитателей.

Их не стоило бояться, если она здесь. Но складывалось впечатление, будто все это - прощание.

Когда Цзай открывает глаза, вокруг царит суета - над ним топчутся деревенские, кто-то приподнимает голову. Он лежит под забором, ведущим к полю, как типичный сельский пьянчуга, ей-богу. А с неба накрапывает дождь и шадд уже не кажется, что народу посреди ночи высыпало на улицу немало - дождь на губах пьянит, как добрая мандрагоровая настойка.

Оглядываться бесполезно. Ведьма ушла. А его жизнь осталась при нем, только от сонного зелья и алкоголя гудит голова.

Это решение далось ей нелегко, как и все решения, связанные с единственным вопросом: убить или оставить. Это первый раз, когда она совершает такой необдуманный, рискованный ход. Это первый раз, когда она чувствует такую свободу, как будто сердце могло быть живым.

Иное случайное знакомство стоит большого риска. Он видел Кошмар, он слышал Зовущего еще до поля, и куда в следующий раз приведет его такая беспечность, когда удобной ведьмы не окажется под боком?

Ей было очень любопытно.