Аунару хочется наорать на чертового мальчишку, на эту старуху, на всю это чертову братию, собравшуюся здесь – вот насколько это раздражала вся эта ситуация, но бушующие эмоции опять пришлось обуздать, ведь он не только здорово обязан этому странному сборищу, но и должен банально опасаться не сделать ситуацию хуже, а ведь жене и без того не сладко пришлось. Ему почти физически больно глядеть на жену в таком виде, и если бы не своевременное предупреждение мальчугана, то он бы наплевал на все, подскочил к Керастес и обнял ее так крепко, насколько это было возможно в ее состоянии. Но, время для эмоций еще придет, сейчас надо было сдерживаться, насколько это возможно.

Словно в подтверждение его мыслей жена запустила глиняной кружкой в не в меру разошедшегося мальчика, едва не зашибив его ею, хотя он ничего не предпринимал, разве что был не в меру ретив. Похоже, что здесь ее не только слушаются, но и куда больше – поклоняются, как некой богине. В каком-то смысле так ведь оно и было, что в иной ситуации бы здорово позабавило Аунара, но не теперь. Однако и он здесь тоже не какой-то там жалкий бродяжка с большой дороги, которым можно помыкать и на которого можно прикрикнуть, заставить покорно сесть на свое место и жрать по приказу. Нет.

Некромант не садится подле Карбьера, несмотря на указания, вместо этого совершенно по-варварски кидает в рот схваченный с блюда сочный ломоть мяса и, жуя на ходу, идет к сидящей жене, подходя к ней вплотную, осторожно целуя в свободный от бинтов лоб, смахивая со щеки слезу и улыбаясь своей знаменитой нахальной улыбкой.

– Заставила же ты нас поволноваться. Но, я рад, что ты снова здесь, снова с нами. Знаешь, нетрудно попасть на тот свет, трудно вернуться.

Последняя фраза была шутливой поговоркой Холгейра, которую он, в свою очередь, услышал от какого-то одиозного, но при этом обладающего невероятной харизмой капитана пиратов, и порой любил повторять при любом удобном случае. Личность Холгейра не стала поглощать его собственную, благо она существовала отдельно, в виде прикованного к этому миру духа, но вот с кое-какими воспоминаниями его предтеча щедро поделился с темным эльфом, сочтя его единственным достойным из всех прочих. Духу стоило бы опасаться, что Аунар поглотит его при помощи одного крайне опасного заклинания из ужасного арсенала некромантии, однако Холгейр, похоже, считал Аунара выше этого. В этом он не ошибался.

Только теперь он сел обратно за стол, но не в указанном месте, а неподалеку от Керастес и спокойно, несмотря на мучавший его чудовищный голод, принялся степенно есть, запивая трапезу отличным вином, найдя мясо очень вкусным и в то же время искренне сочувствуя вампиру, для которого вкус напитков и яств был противен по самой своей природе. Плата за бессмертие была довольно высока, ему ли не знать?

Карбьер сидит тихо, не в силах пошевелиться, и исподлобья смотрит на Керастес с Аунаром. Вопреки всему, его душа неспокойна, мечется, запертая в теле мертвеца, и никак не может найти причину своего беспокойства. Подойти и обнять сестру хотелось неимоверно, но помня, как себя вела Буревестная в прошлый раз, вампир предпочёл не злить её лишний раз. Во время своей лихорадки она не узнала его, так почему должна была узнать сейчас?

Горечь и соль обжигают язык, заставляют давиться пищей и кровью, которая немилосердно сочится из дёсен, рвётся из горла и носа. Но Карбьер продолжает трапезу, украдкой утирая рукавом рубахи алые пятна на губах. Быть живым для него во многом хуже, чем быть мертвым.

От тихих всхлипов Керастес лучше никак не становится - опустив голову, вампир старается не смотреть на то, как тело её содрогается от рыданий. Каждый переживал "возвращение" по своему, но Карбьер не мог сказать, что в свое время чувствовал себя многим лучше сестры. Холод, опустошенность, непонимание - вот все, что преследует тебя первое время. Это знакомо и чуждо одновременно, оказать помощь было просто невозможно. Не с эмоциональной стороны этого вопроса.

Не сможешь пережить сам - навсегда останешься на грани между жизнью и смертью, ни свой, ни чужой.

Слова старухи есть констатация простой истины, давно известной Карбьеру, но он молчит и слушает очень внимательно, желая выцепить что-то важное для себя. Она говорит, что Керастес нужно забыть, хотя сама понимает, что это невозможно. Не сейчас. Не сейчас, когда было пройден путь в тысячу лет. Остановиться и забыть значило предать свои идеалы и свое прошлое, разве не так. Вампир скорбно вздыхает: как бы не желал он согласиться с старухой, вычитать намерения Керастес из этого уравнения было нельзя. Что было их слово против её цели? Пыль. Ничто.

Хочет ли она верить, что никому не должна? Может ли она отпустить прошлое, если искренне верит, что с настоящим её не связывает абсолютно ничего?

Всё стихает в один миг, как по щелчку пальцев. Сон был развеян.

Осторожно поднявшись из-за стола, Карбьер окидывает Аунара прежним задумчивым взглядом.

- Нам пора - В тихом голосе сквозит твёрдая уверенность - Гостеприимством злоупотреблять никак нельзя.

Он выходит из палатки первым, не оглядываясь.