Этим вечером Зарвин не выступала. Обладательница уникальных роскошеств — мелодичности голоса, притягательной дугообразной осанки и нарочито-обескураживающей сексуальности, делилась своим сиянием изредка — дозировано и все равно опьяняюще. Бесподобная в своих образах и неповторимая в проявлениях, она выходила на сцену в унисон расцветающей атмосфере беспокойства — когда ликующая толпа возбужденных обожателей начинала злиться, перекладывая груз ответственности за свое нетерпение на организованно подготовленные плечи обслуживающих работников кабаре. Ее знали все, а те, кому не откликались блеск и беспрецедентное богатство красоты и магнетизм движений, попросту себя обманывали. Самым губительным и самым тлетворным образом местные завсегдатаи — люди, эльфы, орки, джинны, дворфы и даже те, чью расовую принадлежность определить отказывались самые дотошные умники, заблуждались, наивно полагая, что шумно популярное и въедливо надоедливое имя «Мадмуазель Махаон» — нечто абстрактное, далекое от них и совершенно непостижимое. Так думали, впрочем, немногие. И тем было лучше для них, ведь тогда бы они лишили себя манящего удовольствия — окунуться во вселенную ночной жизни Солгарда.

За помпезной вуалью города прятался мир организованной преступности и теневого бизнеса, чьей основой — фундаментом и движущей силой являлся убаюкивающий бдительность упор на увеселительные празднества, гедонистический фанатизм, азартные игры и, конечно же, на доступность. Но лишь для тех, кто был готов заплатить за изобретательно-изощренную сбалансированность и пестреющий ассортимент способов прикоснуться к мимолетному блаженству своими честью и кошельком. И, если первое владельцев кабаре интересовало чуть меньше, чем кровь девственницы, пролитая во имя становления здешней специалистки, то второе — деньги, всегда предъявлялись вперед и в количестве, достаточном, чтобы сделать жизнь даже самого богатого посетителя полной нищеты и долгов. И уже так — не думал никто. Ведь от оказанных в здешних стенах — под атласной ширмой, в приватной кабинке, в уединенном коридоре, на барной стойке, в зоне танцпола или даже за поступательно скрипящей туалетной дверью — процедур было не только сложно отказаться, но еще и попросту не нужно: людям нравилось то, что они могли и получали здесь. Ведь на таком уровне услужливые и одурманивающие развлечения происходили лишь только тут — в заведении, чье существование обеспечивалось системой связей и влияния синдиката Левиафан. То ли забыв, то ли не желая вспоминать об этом, один из сегодняшних посетителей заявился в стан беснующейся в восторженных порывах толпы в окружении телохранителей, часть из которых принадлежала к столь же опасной, сколь и презираемой здесь фракции. Зарвин еще не знала и не должна была знать, что причиной сего визита стала ни дипломатическая цель, ни обуявшая маркиза жажда вкусить фешенебельных представлений, ни даже бессонница, а она сама. Ее элегантность, ее привлекательность и ее чувства, настоящий облик которых не знал и не должен был знать никто. Этим вечером Зарвин не должна была выступать.

Она открыла глаза в затемненной дымом от благовоний спальне, лениво возвращая контроль над телом и параноидальными привычками. Категорически отвергнув приснившийся только что сон, эльфийка отбросила его терпкое послевкусие вслед за опустившимся на ковер одеялом. Нервно нащупав рукой наполненную и пульсирующую промежность, она обхватила пальцами незапланированное возвышение. В разуме тут же разлились краски ушедших дней: она стоит перед материнским совершенством в образе неуклюжего эльфийского мальчика, возомнившего себя художником столь маститым, что он без тени сомнения взялся за работу по увековечиванию воплощенного идеала женственности и красоты. Зарвин едва не бросило в пот, когда в произвольном поступательном движении руки она прикоснулась к теплоте наслаждения, противоречащей ее настоящей природе. За лакированной черной дверью — в отдалении, где-то на нижних этажах, послышались приглушенные стенами звуки — танцевальная музыка и голоса множества людей, отдающихся настроению.

— Блять.., — медленно, едва слышно выдохнула девушка и расслабила руку, освобождая тело от низменного желания, — вставай, — утвердительно промолвила она сама себе, а тело тут же повиновалось. Практически выпрыгнув из постели, Махаон прошла в отдаленный угол просторного помещения, где ее уже ждали заботливо подготовленные Левиафанской прислугой расписанный керамический тазик и ароматные травы. Опустив ладони в еще теплую воду и тщательно, со скрупулезностью, достойной подвигов, она умылась, а, после, нанесла на лицо особый увлажняющий крем. Чаруя собственный запах с парфюмерным ароматом, ублажающим пространство чудотворной композицией сандала и мускуса, она не забыла и об украшениях. Лишь только ограничившись малым, а именно — золотыми серьгами, изображающими сложную лиственную композицию и ожерельем той же пробы, она решилась взглянуть в зеркало и увидеть свое отражение. Угловатые, острые скулы и благородный подбородок, выдающие мужские черты лица, спешно смывались действительностью и, размазанные более миловидной и обаятельной округлостью нежной упругой кожи, рисовали в воздухе божественно-очаровательную внешность. Не желая выделяться из толпы больше, чем требуют престиж заведения и персональная репутация эльфийки, она надела поверх соблазнительного тела темно-зеленый шелк халата и, подчеркнув свой достаток темно-синими туфлями из кожи экзотического существа, спустилась вниз — в ликующую помпезность и благоговейное обожание посетителей кабаре.

В публичном заведении было прохладнее, хоть и веселее: танцовщицы разных уровней и достоинства отдавались благодарной публике в безудержном порыве зрелищной эмоциональности, а десятки официантов и работников широкого профиля ловко сновали меж островков из множества круглых столов. Большая часть таких территорий приютила в своих берегах шумные компании, сокрытые табачной пеленой дыма и выкриков, способствующих занимательным разговорам. Энергия и публика, заряжаемые выпивкой и коллективным помешательством, приводили в движение гармоничный механизм заведения и даровали гомону атмосферы чарующую истерику впечатлений. Все было на своих местах. Поддевая длинные темно-синие, под стать туфлям, волосы золотой веткой заколки, Мадемуазель Махаон делала себя чуть менее заметной. Хотя, конечно, по пути ее следования к одному из свободных столиков, находились сначала единицы, а, вскоре, десятки желающих отвесить комплимент эльфийскому очарованию и харизме в бестолковой надежде привлечь ее дорогостоящее внимание. Заврин, даже не поворачивая головы и не сбавляя шаг, лучилась пленительным шармом и наполняла собственное достоинство пылким вниманием со стороны. Свободных мест в раскатах начавшегося представления было мало, а, посему, наделенная исключительным даром — располагать к себе людей, прелестница не сковывала себя стеснением и излишней стыдливостью. Плавно сбавив шаг подле одного загадочного посетителя — мужчины внушительной наружности, завидной мускулатуры и решительного взгляда, она, с естеством спокойствия и уверенности, села за стол напротив того. Долго разглядывать партнера по одиночеству она не стала: сейчас ей не хотелось ни с кем разговаривать, ведь в редкий день, свободный от работы и обязательств, она могла просто побыть наедине со своими переживаниями. Кроме того, ей супротив обыкновению сильно хотелось есть, из-за чего даже мимолетный взгляд на руку мужчины оставил брезгливое впечатление от видимой разницы в длине его пальцев без выражения.

— Свет мой, — эльфийка окликнула утонченным, таинственным и в меру нежным голосом стоящего неподалеку официанта, — молю тебя о спасении в самом чутком проявлении, — в такт словам дама сложила ладони в молитвенном жесте, — принеси мне порцию того чудесного салата, что Рамон наполнял вкусовым наслаждением сегодня днем, — юноша в строгом стильном костюме среагировал с верностью и почтением, которому мог бы позавидовать самый преданный пес. Узнав приму настоящего театра искусств и удовольствий, он засиял в детской улыбке и поспешил удалиться на кухню, дабы буквально исполнить волю именитой эльфийки.

Заврин же, тем временем, позволила себе облокотиться о спинку кресла, отороченную мягкой тканью и внимательнее разглядеть окружающих. Не считая «мокрых мест», исконно заполняемых особенно озабоченными мужчинами вблизи сцены, округа была в меру спокойна и даже учтива — казалось, что поглазеть на вульгарные танцы и голые изыски женских тел собрались не представители ордена «хочу и на лице, и на лицо», а ортодоксальные аристократы, помешанные на идее о благородстве и излишней манерности. Впрочем, одна компания все же из этой палитры мнений с завидным превосходством ускользала — даже выскальзывала — с силой и грацией, подвластной медведю, разбуженному в период спячки. Буквально через столик от Заврин сидела команда отъявленных ветеранов умственного труда и с характерным выпившим мужчинам грохотанием перемывала кости особенно выдающейся танцовщицы. Если быть точнее — обсуждали они конкретную ее часть, которая, к слову, действительно заслуживала восхищения. Как ни странно, сия группа гурманов была представлена личностями с грубым отпечатком службы на угловатом лице: наемники, бывшие солдаты и просто уличные мордовороты в таком освещении выглядели крайне прозаично. Мешало впечатлению сразу два фактора. Первый из них заключался в том, что типовых громил разнообразило присутствие пары служителей Ордена «Белого Меча». Второй же носил более персональный и даже личный характер: главарь этой шайки — мужчина крайне примечательный, влиятельный и настырный — был хорошо знаком самой Заврин и знакомство сие она никак не могла определить как приятное. Поспешив отвернуться, танцовщица встретилась взглядом с официантом, который вернулся с заказанным ею салатом и теперь аккуратно раскладывал полагающиеся даме приборы.

— Твое внимание дорого мне, любимый, — Махаон чуть более резко, чем полагалось в такой ситуации, отблагодарила мальчика и тот, довольный тоже чуть больше положенного, учтиво поклонился, а, после, ушел исполнять свою функцию с настоящими посетителями.

Приступать к листовому салату с аппетитно пахнущей экзотической птицей, девушка не спешила. Узнав в лице лидера соседней компании маркиза Рене Анжуйского, она едва не поперхнулась самим фактом его присутствия.

— Сука.., — очень тихо, почти невербально проговорила дама, пряча лицо в подставленных специально ладонях, — только не ты: у меня выходной, — объяснение реакции она озвучила также кротко и в пустоту, как и в случае с первой репликой. По общему впечатлению и состоянию Заврин самому мало-мальски проницательному наблюдателю становилось понятно, что сейчас та сбежит также эффектно, как и появилась минутами ранее.
— Мадемуазель Махаон, — с наглым красочным восклицанием отдалось бурление алкоголя в глотке говорящего и в ту же секунду буквально вся округа — за исключением разве что исполнительниц танцевального номера — развернулась в ее сторону, — моя Богиня! — маркиз не желал успокаиваться, точно узнав в оборотной части дамы свою страсть и свое вожделение.
— Почему ты еще жив? — прошептала она тихо-тихо, едва не пища от бессилия и медленно, уже гордо и безукоризненно развернулась в сторону своего обожателя, — Господин Рене, это Вы? Сегодня и без предупреждения? — в это мгновение она позволила себе рассмотреть мужчин вокруг маркиза и сделала это с презренным высокомерием: таким, какое она не могла позволить себе с ним, — и Вы даже не один? Как же Вы себе представляете нашу встречу и полноту моего внимания, если не можете выдержать мою симпатию в одиночестве, достойном сильного и уверенного мужчины, которым Вы, без сомнения, являетесь? — конечно же, она лукавила, однако, делала это с мастерством и непогрешимостью, которые мгновенно окрасили глуповатое лицо маркиза цветами смущения и разбухшего на глазах самомнения.
— Богиня моя, — слащаво вторил маркиз, будто не замечая очевидных намеков, — Вы застали меня врасплох: парни не будут нам мешать. Обещаю, ради Вас и Вашего... Ваших прекрасных глаз я готов пожертвовать всем — в том числе и собственной безопасностью.. Прошу Вас, красавица, составьте мне компанию сегодня в более спокойном и тихом месте.. наедине.., — старательно и все равно неуклюже подбирая слова, мужчина зарделся еще более и выглядел теперь, как излишне избалованный и инфантильный ребенок. Каковым, впрочем, он и являлся. С небольшой оговоркой на возраст и большим замечанием в сторону материального состояния, которым, в угоду желаниям, тот делился с большой охотой. С теми, кому было, что предложить взамен.

Реагировать на резкое, радикальное и абсолютно бессмысленное замечание мужчины, определяющее гастрономические изыски здешней кухни Махаон не намеревалась. И не только потому, что банально не успевала заметить ехидное выражение усталого и подозрительно внимательного лица, но еще и потому, что сие утверждение не имело ничего общего с правдой. Местный повар — Рамон, являл собой почитаемый колорит мужчины и профессионала, способного сподобиться древним Богам, когда дело касалось его участия в единой процессии празднества. Волшебник и гуру кулинарии, он каждодневно радовал посетителей кабаре изысканными блюдами и восхитительными десертами, способными ранить даже самого придирчивого сноба игольным попаданием в центральную жилу симпатий. Испробованный, проверенный, закаленный временем и безумными предпочтениями самых причудливых завсегдатаев, ассортимент съестных шедевров, выражающих мастерство и уникальность способностей Рамона, мог претерпеть порицание лишь из уст законченного сумасшедшего, либо человека, избравшего порицание самоцелью. Как раз с таким впечатлением на усложненном тревогой лице Зарвин и могла бы повернуться в сторону язвительного незнакомца, однако, была грубо прервана навязчивой демонстрацией желаний со стороны другого мужчины — человека, которого она знала гораздо лучше, чем жаждала.

Нарисованный над ее головой фигурой грозной и почти неприступной, маркиз из последних сил балансировал на собственной воле, истово жаждая разделить досуг в компании синеволосой обольстительницы. Пьяный и аффективный даже в трезвом состоянии, он силился завалиться к ней на колени, и, тем самым имитируя приступ обуявшей страсти, обмануть себя, но не присутствующих, в сохранении способности управлять собственным телом. Картина стыдливая, малоприятная и даже слегка отвратительная в здешних стенах была делом привычным и даже нормальным, но только не в присутствии, а, тем паче — прямом участии Мадмуазель Махаон. Сотни взглядов и завороженных ощущений обратились в их сторону усиливающимся штормом настырных и низменных ожиданий, а они сами, искушенные знакомством с правилами ролевой системы, бдели за сохранностью образа золотой птицы и коленопреклоненного почитателя. Как раз в этот миг — в едва улучимый момент, преисполненный сожалений и отвержения, Зарвин и ощутила детерминирующий конструкцию сегодняшнего вечера прилив сил. Яркой вспышкой адреналина она ощутила идею, которой короновала собственные достоинство и престиж.

— «Сюрприз» и «наедине» говорите, маркиз? — Танцовщица, засекая момент шагового отступления воздыхателя, ловко поднялась на ноги. Плавно опустив ладонь на изящную талию, она предстала в свете всеобщего внимания на полторы головы выше, нежели Рене. И хотя маркиза никак нельзя было назвать низким — скорее даже напротив, сего иллюзорного эффекта, примененного в нужное мгновение, хватило, чтобы благодарная публика зарделась одновременным восхищенным выдохом. Сам же поклонник, ярко краснея и вовсе не от выпивки — причудливым образом становился покорнее и спокойней — так, будто пред ликом глубоко верующего прихожанина снизошла божественная благодать, — А помните ли Вы, червь грязевой, — на последнем выражении бархатистый и теперь разбавленный металлической нотой голос кудесницы выделил особый акцент, — о правилах и цене, которые Вам необходимо учесть и внести, когда Вам хочется обрести внимание той, кого честным, спортивным путем заслужить Вы не в силах? — Со стороны могло казаться, что Махаон издевается и по напрягшимся физиономиям маркизовых спутников становилось очевидно, что сим проявлением куртизанка обрекла себя на излишние опасность и риск. Однако, блаженное и плененное, растаявшее и помутненное бурлящей консистенцией чувств и желаний, лицо служителя эльфийской красоты сделалось неприступным и крайне убедительным свидетельством протекции над происходящим. Вопреки ожидаемой реакции смертного обывателя и логике происходящего, мужчине нравилось надменно-властное выражение и уничижительный взгляд бездонных сапфировых глаз Зарвин. Получая извращенное удовольствие от игры на публику и некое патологическое наслаждение от строгости, с которой танцовщица заглядывала прямо в его мелкую, грязную и греховную душу, мужчина становился робким и уязвимым. В грубой, очевидной и топорной попытке заслужить расположение возлюбленной, Анжуйский собирался присесть на колено, но был молниеносно остановлен шпилькой — каблуком, хладнокровным ударом коего в плечо, Махаон вернула бывшего клиента в равновесие. Ошарашенный, но плененный глубокой привязанностью, маркиз слегка протрезвел, а когда остановившая рабскую симпатию нога и вовсе оказалась ловко закинутой на мужское плечо — в пластичной, почти поэтической прямоте повествования он лицезрел вселенную в космическом совершенстве притяжений.

К этому мгновению вокруг их столика, почтительно соблюдая сценическую дистанцию, собралась толпа из практически каждого посетителя кабаре. Отвлеченные от основного представления и охваченные буйством ликования, и зрелищности происходящего, без исключения каждый — будь то орк, человек, гном, эльф или малыш полурослик — абсолютно все напрягались в скрупулезной мании эротического любопытства. Бессовестно, хищно алкая заглянуть под элегантно вывернутый халат эльфийки, зрители напрягали глаза и вытягивали шеи, дабы не остаться обделенными в столь щедрой раздаче телесного достояния и эстетической идеальности именитой Мадемуазель Махаон. Публика ревела от восторга, содрогая высокие своды увеселительного заведения, а Рене, тем временем, совершил очередную бестолковую попытку прикоснуться к прекрасному. Будто бы не желая учиться на свежих ошибках, он силился провести угловатой пятерней по перфекционистской гладкости соблазнительной эльфийской ноги. И, закономерно столкнувшись с препятствием в виде туфли, вновь приспособленной к мужскому корпусу, оказался отброшенным на ближайший столик. С грохотом и звоном стекла, под аккомпанемент возгласов и бессвязных воплей людского скопления, маркиз упал спиной на деревянную столешницу и, миновав унижение, на несколько секунд распластался по лакированной поверхности. Казалось, что представление на том и закончится, а деловитого пьянчугу уведут под руки — не телохранители, так охрана клуба, но, в унисон всеобщему гоготанию, смутьян медленно поднялся на локтях и, опираясь о стол пятой точкой, с усиленным тяжеловесным звуком рухнул к ногам куртизанки. Махаон и бровью не повела. Вместо хотя бы проформы, олицетворяющей снисхождение и заботу, она надменно покосилась на капризного ухажера и, не думая долго, обеими ногами забралась тому на спину. Потрясенный представившейся оказией и внезапной силой притяжения, маркиз забыл, как двигаются конечности и сохранял теперь равновесие в безрезультатной попытке сдвинуть землю на четвереньках.

Наблюдатели замерли в немом предвкушении продолжения и свидетельница земного обожествления в этот вечер не оставила скучающим никого. Аккуратно, медлительно, играючи — издевательски долго развязывая узел тканевого пояса, властительница человеческого обожания играла со своими фанатами взглядом, робко прикушенной нижней губой и беспрецедентной сексуальностью. Сброшенный на страдальческую голову Рене зеленый шелк халата ознаменовал новую эру предрекаемых возбуждений и по толпе разгоряченных вопрошателей прокатилась энергетическая волна — заряд бодрости и настроенности, которыми требовалось воспользоваться незамедлительно. В святой красоте пропорций, одухотворенной чистоте кожи, великолепии магнитирующих форм и возвышенностей, присовокупленных провоцирующей тонкостью талии и глумливой синей полоской аккуратно выбритых волос, каждый видел безотлагательный повод встретиться с собственником и зверем внутри себя. Раздразненные золотыми листьями — украшениями, разделяющими нарастающее безумие от полнейшего беспредела, и чарующими загадкой о форме сосков, мужчины одновременно принялись идти на сближение.

Разгоряченные чувствительным импульсом и жаждой обладания, они видели в растянутых в разные стороны руках Махаон приглашение на бал-вакханалию и стремительное соитие, однако, то было лишь наслоением — эмоциональным панцирем, призванным учинить в узком пространстве окружения настоящую жизнь. Принимаясь расстегивать ремни и хватая друг друга за руки, опьяненные ревнивым соперничеством твари начали обмениваться ударами в эффективной претензии на нокаут. Подпадающие под раздачу женщины и более робкие свидетели происходящего вооружались бутылками из-под вина и шампанского, а другие раскрывались в истеричных потугах перебить намеренно усиливающуюся музыку. Общая волна волнений множественными телодвижениями прокатилась по живому кольцу оцепления и в кабаре, наконец, свершилось торжество настоящего праздничного веселья. Кажущийся до этого момента практически черным пол заведения разукрасился хаотичными мазками современных художников — вычурными, наглыми и абсолютно бесформенными пятнами крови, выпивки и желчи, исходящей из каждого, кто сейчас выживал ради одного-единственного мгновения. Секунды, когда он смог бы прикоснуться, а, после, жестоко отодрать такую лучезарную, такую обворожительную и такую мистически красивую женщину, продолжающую по-королевски стоять на спине заслужившего ее внимание фаворита.

Впрочем, любое эпохальное событие и исторический момент, остаются бриллиантами на страницах воспоминаний лишь только тогда, когда их запоминают с надлежащим почтением, восхищением, трепетом и пустотой — дырой, заполняемой домыслами относительно вариантов ее окончания. Против воли ввязавшись в общую потасовку, мордовороты маркиза погрязли в беснующихся телах импровизированных противников, а он сам, теперь спешно семенил вслед за своей любовницей, поднятой на руки единственным выбравшимся из толпы телохранителем. По разбрызгиваемым в разные стороны слюням и упоенным комментариям, довольство Рене оставалось прозрачным и очевидным: сейчас он пьян и ослеплен сладострастием, а уже завтра — весь Солгард будет знать о его предпочтениях в качестве «раба» своей властолюбивой «Госпожи». И, конечно же, найдутся еще сотни желающих испробовать вожделенную Мадемуазель Махаон в аналогичных ролях. Но то уже совсем иная история. Сейчас же, она ехала в карете с дураком, ставшим причиной ее нового настроения и инструментом очередного достижения — в загородную виллу, которую — видят старые Боги — маркиз на нее же и перепишет, если не сумеет выйти из образа подчиненного лизоблюда.

— Богиня моя.., — вторил Рене с завеянным отзвуком наслаждения в голосе, прижимаясь тяжелой головой к обнаженным эльфийским ногам.
— Бесхребетный ублюдок, — сталью отзывалась куртизанка, закатывая сапфировые глаза в подавленном приступе раздражения.

Влажные от волнения и липкие от вина пальцы маркиза лебезили в унисон грязным и похотливым желаниям их обладателя. Активно растрачивая сбережения, нажитые годами коррупционного принуждения, Рене совсем не растрачивал энергию, используемую для воплощения низменных и приземленных желаний. Касаясь восхитительной глади ухоженной кожи, он скверно разбавлял ощущения куртизанки грубоватой старательностью пальцевых нажатий. Никакие эмоциональные усилия и мотивация в виде акцентировано отсоединенного от пояса кошелька не могли заменить для эльфийки удовольствие, какое она могла испытать сейчас, если бы не широкий перечень конкретных жизненных допущей. Сей список условностей начинался с персоны клиента, которая радовала Зарвин чуть больше, нежели перспектива провести редкий выходной в компании других опьяненных мужчин и заканчивалась на беспрецедентной невежественности оного в делах, базирующихся на чувстве такта, ритме повествования и способности чутко реагировать на фривольную изменчивость настроения.

Скрупулезный и настойчивый в очевидных намерениях, мужчина-то и дело рассыпался на комплименты сомнительного толка и собирался в неуклюжей готовности приспустить штаны, которые едва ли могли сдержать прорывающиеся на свет порывы произвести фейерверк из биологического материала. Зарвин чувствовала себя привычно в подобной обстановке из вольностей и откровений, хотя, сейчас, нисколько этому не радовалась, ведь маркиз не особо уставал и в обычной — трезвой кондиции, а, теперь, в состоянии хмельной запущенности, и вовсе становился неуправляемым и энергичным, словно до крайности избалованный ребенок. Нагло лапая даму за внутреннюю сторону бедра, он с хаотичной периодичностью совершал жалкие потуги ухватиться за нагую и крайне соблазнительную грудь, однако, по-видимому, был не в состоянии долго смотреть вверх, из-за чего быстро возвращался к своему естественному состоянию — к ногам своей Повелительницы.

Безропотно направляя конечности убогого любовника в чувствительные точки собственной телесности, эльфийка старалась отдаться не ему, но фантазии, способной заменить своим качеством омраченную тональность сегодняшнего вечера и сгладить неровности в ограниченном инструментарии партнерских воздействий. Она вспомнила детство, грандиозные и живописные просторы Лосс'Истэля — волшебного места, переплетенного в изысканном сочетании городского убранства и красочном природном целомудрии. Сквозь знакомые родные улицы, исписанные чудным узорчатым вандализмом собственных творческих порывов, она прошлась босыми ногами по влажной от недавнего дождя лужайке. Медлительно, с опаской заглядывая сквозь створчатый прямоугольник расписного стекла она против воли напряглась, возбужденная увиденной композицией раздевающейся матери. Стоящая подле ростового стекла, обрамленного витиеватой деревянной рамой, она уединенно глядела на собственное отражение, а её белоснежные, безупречно чистые волосы ниспадали на утонченные плечи. Интригуя внимание сокрытым от взгляда полуоборотом, она заявляла миру о законченном совершенстве натуры и эстетике плавного перехода между вожделенной поясницей и испытывающими волю формами.

Собственными пальцами помогая Рене сжимать незримое для того чувственное вздымание, Махаон всецело погружалась в продиктованное ностальгией возбуждение и едва слышно, томительно выпускала накопленный воздух сквозь минимальную полосу расстояния, отделявшего верхний от нижнего зубные ряды. Именно в этот момент мечтательную идиллию воображения прервал, угомонившись, цокот копыт и последующая за ним тряска кареты. Едва не прикусив язык и познав гравитационное непостоянство, танцовщица перелетела через своего глуповатого любовника и очутилась сидящей на пятой точке с противоположной стороны исключительно благодаря тренированной пластике тела и особо трепетному отношению к собственной сохранности. Маркиз же, напротив, с глухим, но крайне приятным звуком стукнулся щекой о декоративный выступ на дверце, а, секундой позже, отрезвился выпущенной прямиком в лишенный пояса живот пробкой из-под вина. Особого эффекта, впрочем, сия тактичность бутылки не произвела, хотя в воздухе тут же разлились очаровательные виноградно-спиртные нотки. Вокруг было темно и подозрительно тихо, что не пугало, но крайне разочаровало куртизанку, ведь подобное спокойствие окружения могло значить отсутствие подготовки и разнообразия кутежа, которыми ее обычно встречают по-настоящему обеспеченные и щепетильные клиенты.

Впрочем, гадать в ожидании и хоть сколь-нибудь долго пребывать в неведении не пришлось. Шумливый мужчина, чье лицо искрилось довольством, пробиваясь сквозь ночную темноту обстоятельств, с задорным пристрастием отворил дверцу экипажа и торжественно объявил о начале искомого «кутежа». Эльфийка не узнала изменившийся взгляд и потому не связала внезапного нападающего с одиноким скучающим мужчиной, сидевшем напротив нее в кабаре. Оно было и не нужно, ведь все, чего она сейчас хотела, так это продолжения насильственного представления, учиненного разбойником с дороги в отношении неуклюжего лизоблюда, стонущего теперь от боли подле остановившегося колеса. Рене, хоть и был застан врасплох, да еще и не в спортивной форме, однако, делиться своим интимным сокровищем с непрошенным гостем не собирался. Подавив нарастающее удивление, вельможа с силой приложился ногой о корпус мужчины и попытался перевернуться, дабы подняться на ноги при помощи выпрямленных от земли рук. Маркиз был зол и, само собой, хотел побыстрее расправиться с напрашивающимся «родственником», дабы поскорее вернуться к притяжательному распутству в компании Мадемуазель Махаон.

Куртизанка, тем временем, с надменно приподнятыми бровями проигнорировала замечание мужчины. Не думал же он взаправду, что утонченная и элегантная дива опустится до первобытного исступления в попытке разнять драку двух взрослых мужчин? Кроме того, ей было абсолютно все равно, кто из них прав, а кто примитивно сильнее: свои деньги она уже получила, а вот обеспечивать безопасность и жизнеспособность клиентов ее никто не обязывал. Оставалось лишь озаботиться тем, что бандит мог совершить посягательство на маркиза в компании прихвостней, которых, судя по равнодушному безмолвию за корпусом кареты, все-таки не было. Из сего простецкого наблюдения становилось понятно, что налет совершался на почве личных мотивов и не преследовал цель — банально нажиться на богатстве ставшего уязвимым чиновника. Девушка, от столь обезоруживающего наблюдения, заметно погрустнела, из-за чего стала лишь еще более привлекательной. В звездной освещенности раскинувшейся за конструктивными ступеньками территории, мелодично и приятно журчала река.

— Ох.., — она вздохнула, опуская облаченную в туфлю ступню на травянистую поверхность, — мой чарующе недалекий Рене, как же Вы себе это представляете? — она легонько улыбнулась, словно бы не замечая затруднительного положения собеседника, продолжающего справляться с тяжелыми кулаками заботливого незнакомца, — мы с Вами не договаривались о сегодняшней встрече и, конечно же, я не могла и ни за что не захотела бы организовывать для Вас сюрпризы, — эльфийка поджала губы, рисуя на лице наигранно расстроенное выражение, — и я крайне разочарована, что моей компании Вы предпочли внимание другого.. — намеренно выждав паузу, она лениво развернула голову в сторону водного потока, — мужчины.

Она была ослепительна. Переливаясь изяществом в интимных отсветах небесных светил, танцовщица элегантно шагала к береговому краю, блистая абсолютной наготой превосходства. Оставленная под высокими сводами кабаре, в какофонии возгласов, шума и радикальных реплик, зелень халата податливо обнажила завесу завлекающего таинства божественной сексуальности. Точеная, изогнутая в геометрически идеальную дугу спины, стройная и претенциозно сужающаяся в области талии, Зарвин воплощала собой роскошество форм и сочетаний. Завлекающе налитая грудь восхитительно уточнялась напряженными от прохлады и неординарности ситуации сосками, поэтически вписывающимися в архитектуру тела теплым оттенком и стройным размером. Длинные ровные ноги с аккуратными креплениями коленей соблазняли смотрящего при каждом движении выученной в перфекционистском старании модельной походке, а чисто и точно выбритая синяя полоса на сокровенном месте изобретательно контрастировала в стилистической спарке с одинаковым цветом прически. Ниспадающие на ювелирные плечи локоны, волнами омывали выразительные ключицы и выгодно выделяли длинную тонкую шею, чья хрустальная хрупкость удерживала на себе вес художественной сложности золотого ожерелья.

Примерная и эталонная во всем, она остановилась тогда лишь когда ее по-прежнему чистые ступни окунулись в освежающий водный холодок, а ласкающий неспешный поток соблазнил девичьи мысли повторной аппетитностью воспоминаний. Она закрыла глаза, полноценно и всецело окунаясь в омут сознания и, казалось, что ее присутствие в придорожном перелеске приобрело сугубо номинальное значение. И сие было верно, но лишь отчасти. На деле же, завороженная, пробуя на вкус настоящесть природы вокруг, танцовщица позволила себе забыть о мерах предосторожности и успокоиться настолько, насколько это вообще было возможно в подобных условиях. Пока мужчины за ее спиной выясняли отношения и обменивались мышечными усилиями, она, напротив, копила энергию и восстанавливала связь с собственными сознанием и мироощущением. Мать, обольстительно недосягаемую и невероятно желанную, представить было легко — стоило лишь вернуться к окну родительского дома и, легонько касаясь ладонью шершавой облицовки, заглянуть внутрь — в таинство совершенства. Сложнее было не видеть подле нее отца, чье присутствие провоцировало, издевательски просто и непринужденно вселяя в живот яростное бурление ощущений, а в руки — терзающее, повреждающее напряжение.

— Да как ты смеешь, мальчишка? — межзубным рычанием чрез нее вырвалась фраза, принадлежащая призраку прошлого. С каким-то малоприятным оскалом и сапфировым льдом в глазах, куртизанка развернулась и в рекордное время сократила расстояние между рекой и каретой. В нежной руке засияла шпилька мертвецки сжатой туфли, а в усилии проступающих вен раскрывалась решительность, какой сейчас не осталось ни у одного из дерущихся мужчин. Оттолкнув разбойника эластичным выпадом ноги в нервном импульсе фактически всего тела, она встала над раскрывшемся торсом бывшего клиента и чудом удержалась от того, чтобы смачно не плюнуть в его наглую жирную рожу. Удар удивительно крепким каблуком прямо в переносицу ослабленного обидчика не заставил себя ждать. Горячечная взвинченность, которой Махаон сопроводила удар, раскрывала новый виток в отношениях между доминантной «Госпожой» и грязным рабом, каковым маркиз был вовсе не из-за ее пикантной харизмы. За первым ударом тут же последовал второй, а сразу затем и третий, а там и четвертый. И так до тех пор, пока из ставшей неузнаваемой физиономии Рене не вылилась вся красная краска, нарисовавшая новое неповторимое платье на безукоризненном теле Мадемуазель Махаон.

Возмутительное безразличие. Махаон была обеспокоена до глубины души и вовсе не оттого, что ее заслуженный выходной, предполагаемый истомный вечер и обогатительный досуг в компании безвольного клиента оборвали резко, безоговорочно и бессмысленно. Волшебные сапфировые глаза дамы налились пламенем праведного возбуждения, а картинно-восхитительное тело напряглось, увлеченное от пяток и до лба магнетическим натяжением ощущений. Улавливая трактового разбойника периферийным зрением, эльфийка буквально испепелила того взглядом, когда его грубые, грязные, жилистые, мужицкие руки коснулись искушающей талии. К счастью для мужчины, весила Мадемуазель совсем мало и даже в реальном обличии, а, посему, с легкостью оторванная от земли, она также быстро оказалась на эту же землю отброшенной.

Приятного было мало. Бабочка умела приземляться и делала это с мастерством, достойным изящной балладной словесности, а вот падать не была обучена вовсе. Столкновение с твердой травянистой поверхностью отдало зудящей болью поясницы и, перемешанный с яростным кипятком злости, сей отрезвляющий реагент становился эффектным подсластителем интимного стона с последующим гневливым рычанием. Она прикрыла глаза лишь на секунду — просто, чтобы вдохнуть восполняющую энергию желчи, и тут же подорвалась, мгновенно восстанавливая равновесие. Спина зудела, позеленевшая на растительном холсте окружения, но впечатляться нежности подобных мазков танцовщице было попросту некогда.

Дебошир, освистанный наихудшим девичьим настроением, смотрел на нее с изумленным отупением краснеющего лица, а она была готова выколоть ему глаза. Способная пожертвовать каждым из пальцев во имя удачной реализации сего намерения, она сделала шаг навстречу нападающего и лишь благодаря чуду собственного профессионализма умудрилась сохранить баланс тела на скользкой глади стеклянной поверхности. Опустошенная бутылка вина, выпавшая ранее из кареты, прокатила куртизанку на полметра ближе к обидчику, где она с непоколебимой ловкостью телодвижений ухватилась за ручку, служащую подспорьем для оперативности кучерского функционала. Завороженный головорез, тем временем, ухватил обезображенного Рене под грудки со столь любовной озабоченностью его состоянием, что в сей момент магические синие волосы Зарвин могли бы запылать испепеляющим огнем возмущения. Однако, вместо этого, она, минуя сдавливающее рачение челюсти, прицелилась и с патологическим мастерством запустила мешающую бутылку вслед удаляющимся партнерам по борьбе за уединение. И хотя целилась она в незнакомого ей смутьяна, звенящий урон рассыпающегося стекла целиком пришелся на и без того отягощенную гематомами голову обмякшего маркиза.

— Равнодушие хуже смерти, а бессилие проще жизни, — танцовщица вторила собственному мироощущению, ослепленная воспоминаниями о неприступности матери, — это на меня не находило: это только готовится из меня выйти, — наплевательски забывая о рассыпанных вокруг монетах, не беспокоясь о собственной безопасности и избирая мерилом своих проявлений — гневную чувствительность, она ринулась вслед за борцами за мнимую осмысленность действий.

Бежала Зарвин не долго. Причин тому было несколько и первая из них заключалась в том, что, не обремененная тяжестью человеческой туши на собственных плечах, она была гораздо быстрее разбойника, решившего это мясо сберечь. Вторая же заключалась в том, что соединенные в гремучую консистенцию молодость, ожесточение и эльфийская генетика делали первородное обнаженное естество танцовщицы столь же быстрым, резким в рефлексах и стремительным, сколь и вызывающе прекрасным, соблазнительным и вызывающим. Облаченная в узоры кровавого искусства и насмешливую помятость травы, она буквально запрыгнула на спину клиентского похитителя и, сваливая того с ног вместе с более бездыханным телом Анжуйского, оказалась в тревожной темноте какой-то чащобы. Мужик с напряженным расстройством внимания, казалось, нарочито тащил маркиза именно в это место. Для самой Махаон в раскинувшейся между ними обстановке не было ничего примечательного. Возможно, так было лишь оттого, что она не теряла времени на разглядывания и сразу же поспешила обременить оскорбителя перекатом в его сторону.

— Ненавижу мужчин, чье воспитание взывает к скрупулезной корректировке со стороны униженных ими же женщин, — в расщепляющем яде слов нашлось время на еще более быстротечное телодвижение. В круговом взмахе руки инерция дамского сближения привела хрупкий кулак к торсу мужчины, куда и пришлось вместо ожидаемой женственности удара — кровоточащее торчание заостренной до блеска заколки — позолоченной иглы, имитирующей растущий папоротник прямо из-под кожи торопящегося притеснителя. После нанесенного шлепка, в узаконенном импульсе беснования, Махаон крайне резко потухла, мгновенно успокоилась и расслабилась, словно бы позволяя себе поверить в возможную смерть преступника. В молниеносно нахлынувшей слабости, девушке вернулись умеренные спокойствие и сосредоточенность. Пользуясь дарами эмоциональной изменчивости, она взглянула, наконец, в лицо лежащего рядом с ней мужчины и тут же узнала в нем того подозрительного зануду, сидевшего напротив нее за столом. Восторга сие наблюдение, впрочем, ей не прибавило. Скорее наоборот: теперь Зарвин мутило от одной мысли, что она могла убить кого-то входящего в ее ежедневное окружение и изящества лежащей наготе подобное состояние нисколько не прибавляло.

Отдохнуть и прийти в себя куртизанке не удалось. В услышанном возгласе жизни затаилась стонущая, пугающая и болезненная ломота — метаморфоза, происходящая с маркизом позади спины Махаон, вселяла ужас трещащим звуком костей, разливающейся по полу крови и физиологической противоестественностью изменений. Мурашки, пробежавшие по позвоночнику танцовщицы, реагировали в такт взбудораженной фантазии, а прилив тепла к ногам сигнализировал о страхе, подтвержденном секундами позже.

— Я хотел убить тебя после того, как трахну, шлюха, — процедил сквозь сплевываемый скоромный смак сохранившийся идеально Рене, — но вы вдвоем так стараетесь помешать моим планам, что я, так и быть, изменю очередность, ублюдки, — на этом радикальном признании, окровавленный и взбешенный, но абсолютно здоровый и физически целый, любовник танцовщицы обнажил спрятанный в сапоге кортик, дабы ринуться в безотлагательное исполнение озвученного напутствия. Очарованная чудесами регенерации обольстительница успела только переползти через торс второго мужчины, как вдруг Рене ухватил ее за лодыжку медвежьей хваткой эмоций. В силовом рывке мышц он дернул ее в искомом направлении и принялся хладнокровно тащить по земле за собой. Потерявшая контроль над собственным телом не столько из-за неожиданности, сколько из-за отчаяния, эльфийка с назидательным хрустом приложилась подбородком о равнодушный к ситуации камень, а, после, в парализованном потворстве нарисовала тянущийся за собой темный след. Бывший любовник был непоколебим и крайне предвзят: в отрезвлении, очищенном замысловатым воскрешением, он сумел разглядеть истинное отношение Зарвин к его персоне и более не собирался распыляться на рабские симпатии в сторону эталонного женского совершенства. Он не хотел ее убить и не преследовал глубинную идею о мести. Он хотел лишь насилия и извращенного садизма, каковыми пользовался каждый раз, когда получал власть над чувствами и безопасностью окружающих. Ранее на его памяти Махаон никогда не позволяла себе обнажать вместе с изящными прелестями еще и душу, а, вместе с той, яростную, первородную злость. Сегодняшний вечер стал настоящей бесценной находкой для всех участников действия: маркиз, наконец, увидел свою Богиню в снизошедшем обличии обыкновенных человеческих проявлений.

С категоричной надменностью, яростной восхищенностью и властным пренебрежением, он опустил тяжелую обувь на ничем не защищенную ногу Зарвин, чем спровоцировал умопомрачительный крик, множащиеся взмахи разлетевшихся прочь крыльев и приступ отравляющей боли, вызванной очевидным переломом. Распластанная по земле, танцовщица разовым усилием выплеснула из себя добротную дозировку слез и проехалась великолепным лицом по почве в сомнительной попытке унять пульсирующие ощущения. В видоизмененной шероховатости разрыхленной грязи, остались слюни и кровь, перемешанные в малоприятную субстанцию горестных повествований. Помощи ждать было неоткуда и Лонгплан, будучи дочерью собственного отца, ждать ее и не научилась. Сознающая патовую обреченность, достигнувшее кульминации насилие, она перевернулась с шокирующей резкостью на спину и со всей силы, на какую было способно худощавое тело, вдарила функциональной ногой в промежность маньяческого садиста.

Чувствительность и способность испытывать боль маркиз сохранил, а большего для неудачно выбранной им жертвы было не нужно. Превозмогая боль, кровоизлияние и пугающую гибкость одной из ног, поднявшаяся на руках при помощи выученного танцевального движения, она намеренно подставила ногу под нож. Едва ли не насквозь прошедшее область чуть выше колена, оружие застряло достаточно глубоко, чтобы выиграть время для выразительного остервенения жертвенной отчаянности: взяв клиента в знакомые тому объятия, танцовщица с капкановским замыканием челюстей вгрызлась в напряженную шею. В ночной темноте с характерным при отрывании звуке, слепой ясностью доносился звук расчленения, очередного доминирующего удара и капель, неприятного разбрызганных по округе.

Окружающая действительность и внутренняя чувствительность переплелись категоричными наслоениями ощущений, сотканных из боли, отчаяния, учащенного дыхания, яростного сердечного ритма и нарастающей тревоги. Мысли, разлитые в гудящей черепной коробке танцовщицы, обильным нестройным потоком пульсаций перемещались множественными струями энергичных нажимов, давлений, усилений и разрывов. С пугающей частотой прерываемые, они саднили гудящей возбудимостью стонов, криков и стенаний, призванных ослабить показательную настойчивость и назидательную напористость последствий, образованных недавним участием маркиза в досуге Махаон. Ничуть не расслабляясь, девушка неестественными рывками перемещалась по упругой земле и, выгибающаяся под эпилептическими углами, напрочь теряла связь с настоящим миром. Она не замечала и не могла заметить, что происходит вокруг. Развернувшийся вокруг лес надменно возвышался над сценой шока, спровоцированного мощными ударами Рене по изящной ноге и плоскому животу, коими в иных обстоятельствах Зарвин могла бы гордиться, а сейчас же мечтала о том, чтобы их не было вовсе.

В раскинутой на местности темноте, под тканью мрака, спрятавшего показательные страдания куртизанки, покоилась причудливая возможность ослабить контроль и позволить истинному обличию мага, некогда ставшего публичной женщиной, выйти наружу. И не то чтобы у эльфийки был выбор — все же предобморочное состояние предполагает отсутствие концентрации и потерю связи с энергетическими потоками — однако, она все равно бы позволила себе то, что случилось секундами позже. В изящной наготе и привлекательности удивительного тела медлительно, с вымученной необходимостью проступали мистические изменения. Горделивые женственные плечи, выструганные вызывающей прямотой осанки, потупились в легкой угловатой сутулости, а вожделенные пропорции с соблазнительным соединением в утонченной талии выровнялись в единую линию мальчишеского торса. Благодаря природной худобе и расовому аристократизму эльфов, а также усилению, детерминированному кровавыми следами, множественными отпечатками грязи на по-прежнему нежной коже, сия трансформация едва ли была заметна даже при свете солнца. Однако, сейчас, в кульминационный момент драмы и противостояния трех совершенно разных жизней, главным отличительным маркером естества Зарвин стал выразительный и совершенно очевидный мужской половой орган.

Яростное трепыхание, прогрессирующее отупение и травматическое забвение норовили перерасти в болевой бред, панический припадок и завершенную утрату самообладания. В искривленном сгибе ноги проступало натяжение, усиливающееся попыткой Зарвин схватить пальцами траву и, зацепившись хотя бы за нее, закрепиться в безуспешном потуге остановить какофонию происходящего страдания. Однако, раз за разом, в очередной хватке и подкопе черствой земли, танцовщица не находила поддержки и, растрачивая и без того малые силы, лишь интенсивнее теряла опору. На фоне неразборчивого ропота, не пробивая ломоту и головокружение, завершился финальный выдох разбойничьего нападения — маркиз Рене Анжуйский пал навзничь, сраженный слепым ожесточением мужчины, усиление дыхания коего выдало потерю контроля и крушение изначального целеполагания. Мотивы разом перестали иметь значение и Махаон, сглатывая кровавую густоту во рту, понемногу расслаблялась в угоду слабеющему организму. Глаза закрывались сами собой, а конечности, непроизвольно вздрагивая под стать резким толчкам ощущений, доносящихся изнутри покалеченной ноги, обмякли на окружающей их сырости.

Казалось, прошла целая вечность, ибо танцовщица была уверена, что последующее и предшествующее мгновение разделились радикальным отрезком, отведенным на спонтанный сон. Однако, на деле, минуло меньше секунды прежде, чем бандит с тракта бросил подле нее предмет гардероба умершего и она, пробудившаяся резким металлическим отзвуком, вспомнила о том, что друзей рядом с ней сейчас не было. Отправив ужесточенный, яростный и безупречно волевой сигнал из сознания в изувеченное тело, Зарвин с феноменальной скоростью обросла привычной для нее эпатажностью, шармом и эстетической завершенностью. Плоская грудь мгновенно округлилась до идеальной дурманящей кондиции, а хрупкий стан приобрел штрихи удивительного женского благолепия. В сапфировых глазах куртизанки засияли полотна, исписанные виденным лишь ей одной смыслом, а восхитительно длинные ноги напряглись, вытянулись в поэтически ровные линии и в рекордное время приняли вертикальное положение.

Пользуясь сугубо здоровой ногой, перемещая вес на единственно гибкую ступню, девушка подошла к свалившемуся подле нее разбойнику и, не признавая в том своего спасителя, перешагнула через раненый мужской корпус лишь одной конечностью. Возвысившись над обидчиком в позе равно открытой для созерцания лучших частей девичьего тела и для потенциального нападения, она оказалась в уже знакомом им положении, целостность которого нарушалась лишь отсутствием туфли в качестве орудия нанесения горячечных повреждений. В хладнокровном, оценивающем и высокомерном взгляде эльфийки что-то изменилось и вряд ли бы она сама сейчас могла объяснить, что именно. Вместо попытки лучше узнать себя и исследовать сложный комплекс актуальных ощущений, она смотрела в лицо мужчины и, даже не видя его глаза, пробивалась сквозь обезвреживающую темноту патологическим равнодушием к вытекающей из того крови. Вряд ли кого-то могло волновать состояние ребенка, которым она оставалась вопреки всему, что сумело с ней произойти, однако, вне зависимости от уместности, на Зарвин нахлынуло тлеющее, оскверняющее и безграничное разочарование.

— Если ты собрался умирать сейчас, — голос ее звучал складно, приглушенно и отстраненно, — то я вообще не понимаю для чего ты был здесь нужен, — медленно, почти аккуратно, превозмогая боль и усталость, она села на своего визави и со всей силы, игнорируя сочувствие и имитируя хирургическую точность, надавила на нанесенную ей же рану. Ей не хотелось его убить или сильнее покалечить. Скорее ей не хватало его присутствия и найденный способ был единственной возможностью вернуть власть над вниманием очевидца ее позора. Мучила она его, впрочем, недолго. Возникшее в ее руке словно из ниоткуда золотистое лезвие напомнило спутнику вечера о том, что заколка не была единственным элементом украшения на изящном теле, а таких заостренных до блеска веточек на ее ожерелье было еще достаточно, чтобы превратить милосердие в пытку. Приставив заостренный наконечник иглы к шее бандита, она замедлилась, хотя нисколько не потеряла в решительности. Махаон легко могла прервать жизнь, что буквально теплилась под ее лоном, но не находила ни одной стоящей причины, чтобы взять на себя ответственность за такое решение. Если бы только он позволил себе оказать сопротивление. Если бы попытался убить ее или воспользоваться самым очевидным и примитивным образом. Тогда бы все было иначе.

— Ему я тоже нужна была живой, пока ты не явился, — танцовщица поднялась и холодная драгоценность небрежно рухнула подле головы страдальца, — надеюсь, ты доволен, ведь теперь он весь твой, — в восстанавливающемся бархатном тембре эльфийки не звучала издевка, хоть и высказанное наблюдение явно содержало приправу из двоемыслия. Более она не сказала ничего. В грациозной осанке, наполненных формах и изысканной фигуре читались отстраненность и романтическое свободолюбие, неспособные исказиться даже в сочетании с неправильно согнутой ногой и приобретенной на ближайшие месяцы хромотой. Сломанная нога, впрочем, сейчас выглядела абсолютно здоровой и казалась образцово симметричной по отношению ко второй. Подавляя слезы и унижая боль качеством своего сопротивления, дама развернулась в сторону, где, как ей казалось, должна была находиться дорога.

Забывая о своем новом знакомце также быстро и стремительно, как он появился в ее жизни, Махаон наполняла начатое путешествие стоическими мыслями. Ей виделся дом, некогда покинутая лужайка, чудесные вьющиеся локоны сестры, которая прикрывала его повторяющийся побег. В звенящем звездном переливе он вспоминал голоса, полные фантазийного ребячества и детского радушия. Оставляя за собой борозду — полосу разрыхленной земли, вспаханной при помощи тянущейся и не поднимаемой пятки, он дышал лиственным воздухом и мирился с послевкусием — сочной кровавой кислинкой откушенного им куска человеческого мяса. Ему было непонятно, как он вообще попал в такую ситуацию и темные, грузные, беспокойные мысли растили в нем корни, которые нагло пробивались сквозь управляющее телом упорство.

Обеспокоенный и раздираемый множественными переживаниями, Зарвин все больше терял власть над собой и собственным мироощущением. Ему хотелось снять с себя кожу и перестать испытывать боль, вернувшуюся к нему сквозь десятилетия одинокой жизни. И то обстоятельство, что ногти, впивающиеся в плечи настоятельным давлением воли, оставляли лишь алые покраснения, еще больше раззадорило и без того нестабильный рассудок. Резко войдя в очередной поворот, во мраке он не заметил ветку, которая тут же наградила картинное девичье лицо хаотичным набором линий-царапин, а последующая гневливая реакция и вовсе вывела эльфа из равновесия. Со всей мощи зарядив ногой по древесной оболочке, он выпустил пар на пару с новой лавиной боли и криков. Завлекающие импульсы чувств сурово уронили его на землю, где в смрадной отвратительности касаний, он уперся одной рукой в твердую почву, а другой, напротив, пальцами и половиной кисти провалился в густое землистое месиво. Абсолютно весь запас сил уходил на подавление мук и нервное напряжение, а потому выругаться Зарвин не смог. Зато смог нащупать что-то в земле. Нечто твердое и поросшее мерзкой на касания консистенцией. В желудке что-то судорожно зашевелилось, а во рту вновь скопилась слюна. Неприятно, дурно и паршиво вывернутые наружу домыслы подтвердились, когда из разрыхленного грунта иллюзионист достал отделенную от плоти кисть. Костлявую руку с укороченными на безымянном и указательном пальцах фалангами.

От такого прикосновения к действительности Зарвин резво вернулась в тело и, глубоко, с силой вдохнув, выпустила наружу буквально всю порцию салата, съеденного ранее в кабаре.

Психика Зарвин претерпевала множественные деформации. Напутственная тишина окружения разительно контрастировала с душераздирающими возгласами мыслей, бушующей стихией противоречий и яростными внутренними конфликтами. Борьба ощущений колотила по внутренностям девушки тягостным вырыванием сердца, а частота мышечных сокращений науськивала ритм дыхания опасно короткими выдохами. Оголтелый, омерзительный смрад окружения ограничивал стройный ритм мыслей, а восприятие продолжало выворачиваться наружу довлеющими рывками рвотных позывов.

Все силы эльфийки уходили на патологическое, бессмысленное поддержание иллюзорной формы и потому, обученная играть важнейшую роль собственной жизни, она совершенно не замечала других людей. В попытке проявить заботу преследующий куртизанку мужчина притронулся к блистательной синеве волос, чем в иных обстоятельствах рисковал спровоцировать крайне резкую, истеричную и даже радикальную реакцию. Однако, в условиях найденного трупа, ранее совершенного ограбления и фактически организованного убийства, такая фривольность оказалась вовсе проигнорированной танцовщицей, которая в эту секунду с беспощадной жестокостью напрягалась, силясь усмирить организм единым мыслительно-волевым велением. Одновременная красота и жестокость мгновения заключались в том, что сие усилие ей удавалось и потому уже в следующем изобразительном слайде памяти у Зарвин отпечатались глуповатая улыбка, ребяческая интонация в голосе и глаза, крайне прямолинейно свидетельствующие об искренней радости.

Чем так наслаждался вынужденный спутник Махаон самой даме было решительно непонятно. В выразительно мужском, умеренно грубоватом и оттененном усталостью лице читались черты более человечные, нежели ей хотелось видеть. И, тем не менее, она замечала, точно чувствуя компоненты состава чужой души, что тот восторгался не девичьими страданиями, не случившейся оказией разоблачения самой драгоценной и сиятельной дивы Солгарда, а чем-то схожим с находкой. Сокровищем, поисками которого человек с такой эмоциональной палитрой мог быть одержим долгие годы. И Махаон — при всем своем снисхождении и строгости в суждениях — даже могла бы порадоваться вместе и за другого, если бы не один разбавляющий наблюдение резкой концентрацией аффекта нюанс. Разбойник, напавший на ее клиента и одурманенный какими-то известными лишь ему воспоминаниями, а, позже расстроившийся стремительной смертью собственной жертвы, восторгался нахождению могилы, внутри которой томился скелет достоинства отсутствующего гроба и хоть бы формального указания на место захоронения.

Номинал такой встречи, пропущенный через чувственные сенсоры Зарвин, опасно балансировал между безумием и эйфорией увлечения. В более трезвом и менее покалеченном виде натура художника вызволила бы на всеобщее обозрение детские взволнованность и трепет перед сокровенной тайной чужой жизни, но, сейчас, в данности ночной глуши, противоправного нападения и близости смерти в разных формациях, куртизанку одолевала дрожь, схожая с лихорадочным приступом. Дабы унять раздражение, деструктивную злобу и яростное замешательство, она стиснула зубы в точильном скрежете верхней и нижней челюсти, а в налитых жизнью сапфировых глазах отражались страх и решительное следование инстинктам: бежать Махаон физически не могла и потому приготовилась к нападению в отчаянной попытке урезонить в край обнаглевшего незнакомца.

Схватив Зарвин за лицо, да еще решив, что дистанция в их внезапных отношениях может сократиться столь же стремительно и скоропостижно, мужчина напрочь отбросил бдительность и забыл об осторожности. Если бы не ослабленное болью, шоком и дезориентацией тело натурщицы, то уже в следующее мгновение из глаза любителя мертвых и грязных торчала бы шпилька, каких в сложной конструкции эльфийского ожерелья оставалось еще много. Но, по какой-то интуитивной, не поддающейся логике и скорому осмыслению причине танцовщица вместо душеспасительной, решила выбрать социальную модель отвержения и с силой, буквально от земли впечатала ладонью в сокрытую бородой щеку, да еще и с таким старанием, что в образованном хлопковом звуке можно было услышать финальные ноты резко выигранной войны. Едва не рыча от переполняющих эмоций, она вскочила на ноги и не столько по необходимости, сколько по инерции добавила хаму ступней в плечо и дыбы такой жест отпечатался в его памяти надолго — сила импровизированного разряда измерялась в полностью выпрямленной для молниеносного прикосновения ноге. Сдерживать себя от подобных инсинуаций Мадемуазель более не могла и даже не искала тому оправданий: в ее глазах этот странноватый бандит стал символом замешательства, хаоса намерений и полнейшего сумбура телодвижений.

— Ты не очень-то постарался с собственным приветствием, чтобы теперь учить меня, как правильно уходить, — процедила девушка по-прежнему красивым, хоть и вызывающе ожесточившимся голосом. По акцентированным ударениям, дыхательному единообразию и сведенным вместе бровям становилось очевидно, что любая ответная фраза мужчины может разбудить вулкан, которому не хватает лишь маленькой искры, чтобы испепелить абсолютно всю обозримую округу. Столовой ложкой перца в бурлящем котле убеждений, отдавая слезами и несварением, ощущалась подступающая к ноге очередная волна боли, ведь для выстраивания границ с ликующим смутьяном Зарвин использовала поврежденную конечность.

Как и любой ребенок, действующий с чувствительной прямотой и спонтанностью, отпускающей сложные мыслительные процессы, куртизанка полагалась больше на первичные, физиологические сенсоры, нежели на идейные. И потому, секундой ранее обескураженная и обезвреженная собственным решительным возмущением, сейчас опустилась на землю в глухом приступе плача и беспомощности, какими человек пользуется в моменты вынужденного отчаяния. Убийство или потеря из поля внимания странного, безобразного шутливого и по-особому грузного мужчины не сулило для Зарвин никакой выгоды. Ей было больно, холодно и омерзительно находиться здесь в таком виде и, постольку, поскольку ей нужно было как-то справляться с эмоциями, она выдавливала их из себя очень резвой, динамичной и причудливой вереницей смен настроений.

— Чему ты так радуешься, извращенец? — Вырвав из какофонии всхлипов и стонов бойкий вопрос, девушка опустила лицо в заранее подставленные ладони и теперь отказывалась видеть все, что происходило за пределами собственной кожи. Боль, разительно впивающаяся в кость и фантомным дроблением калечащая способность к самообладанию, раздавалась в черепной коробке фантазийной надеждой на свое завершение. Но, вместо того, чтобы прекращаться, снова и снова возвращалась в надменно-страшной пульсации. Теперь, когда руки иллюзионистки были в относительной свободе от сдерживающих послаблений, взору собеседника открывалась малоприятная картина кровоточащей раны. Из ноги эльфийки, в почти интимной области чуть выше колена по-прежнему торчал нож, изъятый маркизом из сапога. Каким чудом танцовщица вообще сохраняла возможность пользоваться этой ногой оставалась загадкой, что, впрочем, нисколько не ослабляло пытку, которую ей приходилось терпеть.

— Сможешь вытащить быстро? — Махаон по-прежнему держалась за голову и по проступающей дрожи в голосе прояснялось, что буквально любое движение стоит ей колоссальных усилий и то обстоятельство, что они сидят рядом с могилой какого-то знакомого собеседника являлось самым малым стрессовым фактором. И все же, вопреки всем элементам ситуации и особенностям событийной конструкции, дама уличила и ярким лучом концентрации расслышала всуе данное обещание. Фраза «проси, что в моих силах» в сознании Махаон мигом трансформировалась в сокращенную форму «проси, что хочешь» и приобрела ценность нерушимой договоренности между человеком больших талантов и человеком огромной фантазии. Конечно же, у нее были планы на своего нового знакомого и она собиралась их реализовать в будущем, которое еще не случилось.

— Очень болит, — выдала она внезапно спокойным и крайне жалобным тембром, а, после, облокотилась о деревянный ствол, дабы выгнуться в пояснице и освободить пространство для хирургической манипуляции в, вероятно, самом сексуальном держании ноги в жизни мужчины.

Отредактировано Зарвин Лонгплан (19.02.2022 14:47)

Эпатировать больше некого. Зарвин окончательно убедилась в беспробудном хладнокровии спутника, когда тот, способный к насильственному наслаждению и хищному довольству эстетикой идеального женского тела, предпочел погрузиться в пучины сознания — на глубину выкопанной могилы. Лишенный сочувствия и жалости, он бросил танцовщицу наедине с ее болью, переживаниями и натуральным отчаянием, плотность коего усугублялась ностальгической пульсацией детских воспоминаний. Более эльфийка не знала, как можно привлечь внимание стоически равнодушного мужчины и потому, без пущего сопротивления и пререканий, отдалась целительному процессу заботы. Пока разбойник перетягивал травмированную конечность импровизированным жгутом, изобретательно провоцируя болевые импульсы и слезливое раздражение, Зарвин отвлекала себя мыслительным усилием и попыткой разгадать тайну могильной находки.

В окружавшей их со всех сторон темноте, при отсутствии даже намека на искусственное освещение, разглядеть найденное убийцей сокровище не оставалось возможным, а, посему, стиснутые в болевом напряжении зубы невольно маскировали бессмысленный идейный штурм. Впечатлениям Махаон не была доступна радость могильных наслаждений и, хотя она знала, что кости часто выступают реагентом алхимических и ритуальных изысканий, присвоить статус представителя языческих профессий применительно к мужчине не хотелось. Со стороны казалось, что он — сумасшедший, который неким, доступным лишь ему способом объясняет происходящее и, выстраивая извращенное целеполагание, действует в унисон безумному разумению. Подобное наблюдение патологически пугало танцовщицу и диктовало учащенный ритм сердцебиения. Затормозить паническое состояние и восстановить дыхательный темп куртизанке удалось лишь мучительно унижаясь об осознание главного порока бандита: ни разу за проведенное с Мадемуазель Махаон время тот не увидел в ней женщину и не пристрастился к красоте, которую та собой представляла. В менее тягостных условиях она бы даже принялась тестировать того на зрячесть и способность к потенции, но, сейчас, могла лишь злобно скалиться в противовес извлекаемому из собственной плоти кинжалу.

Ранее, ответ головореза на прямой вопрос Лонгплан не устроил и даже не потому, что не нес в себе ценной информации, а потому, что обозначал противостояние, участвовать в котором куртизанка не собиралась. Победа, доставшаяся нарушителю девичьего досуга ценой ее здоровья, при угрозе жизни и безопасности, никак не оплачивалась оказанием первой помощи и простым обещанием исполнить желание. Для равноценного обмена и чистоты сделки натурщица желала знать о реальных способностях проходимца, и знать об том требовалось заранее. Вместо этого, обещание досталось ей постфактум, будто бы в качестве издевательства, да еще и после демонстрации навыков убийцы и доведения маркиза до смерти при условии ее же участия. Возмутительный контраст впечатлений симулировал помешательство, отнимающее много сил и энергии, из-за чего как-либо реагировать и продолжать диалог с безобразным мужланом Зарвин совсем не хотелось. Растеряв энтузиазм на этапе перевязывания кровоточащей раны и вскрикнув в последний раз, она лишь устало приподняла голову и, взглянув на исступленного могильщика исподлобья, разочарованно вздохнула.

— Я привыкла, что удовольствие получает исключительно клиент, — лицо Зарвин расслабилось в апатичном бессилии, — однако, до сего момента за мои унижения всегда щедро и заранее платили, — равнодушной интонацией куртизанка сигнализировала о том, что ответ на высказанное наблюдение ей не требуется, — Ты военный? Прости, но мне не хочется думать, что ты только лишь идиот, — в неудачной попытке улыбнуться она, опираясь о дерево, поднялась на ноги и по мышечной дрожи становилось очевидно с каким трудом ей даются простые телодвижения, — Никто ко мне не придет, — по внезапной утвердительности и резкой прямоте в голосе считывалась реальная убежденность в сказанном, — Убийство произошло не на территории влияния моих покровителей, а мое участие в инциденте легко оспорить с высоты этого самого влияния, — она еще раз взглянула в лицо собеседника и, не найдя в нем ничего привлекательного, медлительно поплелась в сторону тракта, — Или ты думаешь, что, кроме тебя, найдутся мыслители, считающие, что проститутка способна в одиночку расправиться с вооруженным мужчиной в сопровождении свиты его же телохранителей? Прости, но мне проще было бы обвинить тебя, тем паче, что я хорошо тебя разглядела, пока ты сидел напротив меня в кабаре, но я вернусь к началу своего предложения: ты военный или только лишь идиот? Остановившись через десяток пройденных метров, она в очередной раз облокотилась о твердую деревянную поверхность, дожидаясь, пока затейливый сообщник догадается ей помочь.

— Потому как если второе, то тебе проще убить меня здесь и сейчас, а, после, скрыться из Солгарда, предварительно забыв о произошедшем, поменяв имя и сильно горюя об утрате именитого общественного достояния в лице главной любимицы города. По крайней мере мужской его части. Если же ты все-таки способен к критическому мышлению, то оцени обстановку: одна карета, лес, по крайней мере четверо вооруженных мужчин, свидетельства их алкогольного опьянения и уйма противоречий, витающих вокруг образа Рене, — вдыхая свежий ночной воздух, Зарвин держала больную ногу на весу, ненамеренно изображая легкость и изящество аккуратной поступи, — не закапывай никого: пусть думают, что эти лизоблюды не поделили выпивку, деньги и женщин еще пока были в кабаре, а здесь оказались лишь потому, что хотели выяснить отношения в стороне от постороннего внимания. Тогда у их протекторов не останется никаких прямых и нерушимых доказательств, чтобы набросить своих псов на моих хозяев: уж слишком рисково вступать в такое противостояние, пользуясь ситуацией при отсутствии свидетелей, мотивов и обоснованных подозрений в сторону тщедушной куртизанки и подонка, которого даже никто не знает, — она подмигнула, элегантно изогнув синюю бровь, — и которого никто не видел.

— Конечно, если только ты не хотел остаться замеченным и вся эта театральщина прогрессирующих инсинуаций не являет собой отчаянную попытку завладеть мной и моим вниманием, — иронизируя над произошедшим, Махаон более не пыталась уколоть собеседника и не интегрировала осуждение в повесть собственных мыслей, — Новых знакомств на сегодня мне хватит: лучше оседлай одного из коней и помоги мне добраться обратно до города: у меня есть люди, которые мне помогут и даже без участия денег, вырученных за имущество человека, который, как я полагаю, не нравился нам обоим. Да и не стоит оставлять лишние улики и нити, ведущие к нашим персонам: покупка и продажа кареты элитного класса, выполненной на заказ под конкретного человека, реализованная пусть и на теневом рынке, не останется без внимания. Да и спрятать столь претенциозно маленькую вещицу — задачка не сложнее, нежели убить ее владельца. Ты так не считаешь? На этой ноте звезда ночных представлений прикусила губу, старательно скрывая напряжение, стимулированное болью и тяготами рационального мышления в условиях повышенного градуса терпения. В глубине сознания ей хотелось, чтобы о ней позаботились и поняли без лишних пояснений, однако, жизнь диктовала задачи супротив глубинному хотению. Доверять новому знакомому она не могла, но ей приходилось.

Отредактировано Зарвин Лонгплан (19.02.2022 17:44)

В иных обстоятельствах Зарвин могли бы прельщать морально-волевые качества нового спутника. Мужчина, достаточно своевольный, чтобы игнорировать глас закона и весьма беспечный, дабы не обращать внимание на последствия, обладал уникальным самообладанием и пугающим равнодушием к судьбе и судьбам. Увесистая порция аморальности вкупе с радикальной решительностью синтезировали шарм и очарование, какими типовые клиенты куртизанки не обладали. Загадочные обстоятельства их знакомства и напускная заботливость, конечно же, подкупали, однако не образовывали доверие, мгновенно переходя в эмоциональный фон преступного соучастия. Перипетии охватывающих размышлений переливались амбивалентностью впечатлений, а внезапно отступающая и также стремительно возвращающаяся боль обрывала целостность мыслей, разрубая их непроизвольными ноющими стонами.

Наконец скиталец чужих жизней решился подставить под танцовщицу широкое мужское плечо и той то ли от боли, то ли от бессилия удалось пропустить мимо ушей абсолютно кретинский комментарий об оседланности. Если бы шутник знал, как часто Лонгплан слышала подобные выпады со стороны своих многочисленных клиентов, то быстрее стошнил бы эту мысль в омут идей, подвластных лишь амнезии. Как бы то ни было, а ловко и надежно перенесенный вес собственного тела на корпус чужого стимулировал мышечную память и самоощущение к некоему подобию расслабления. Вокруг шероховатыми узорами разношерстной растительности разрастался предрассветный лес, а в светлеющей ночной синеве проступали вялые, почти отсутствующие облака. Ужасающий гомон отдаленных звуков и перекликание звериных голосов сменялись ласкающим слух пением ранних птиц. Редкий треск опавших ветвей под ногами усугублял ощущение времени, акцентируя внимание на крайне медлительной скорости перемещения двух злополучных приятелей одного знакомца.

Разговаривать не хотелось. Тлетворная мука стянутого перелома надломила яростную грациозность куртизанки, превратив ту в беззащитную раненую лань, вверившую свое выживание в руки постороннего человека. Ноющее чувство собственного достоинства и нога, распыляющая сознавание своей истинной физиологии, перекрывали конструктивную мысленность и требовали к себе участия столько, сколько куртизанка теперь едва себе позволяла. Все же большая часть сил и концентрации на перманентной основе уходила на поддержание иллюзии собственного совершенства, а беспокоиться об ушибах, а тем паче — травмах ей приходилось настолько редко, что это буквально выбивало из равновесия, сводя напускное благоденствие эльфийки к краю фатальности. Уступая мужчине право первенства и ведения незамысловатого танца логистического ориентирования, она изредка поглядывала на того, присматриваясь не то к фактуре огрубевшей кожи, не то к качеству заметно ослабевшего дыхания. Последнее, чего бы ей сейчас хотелось, так этого триумфального падения и трагической потери сознания, нанизанных на полотно проявленного бессилия. Она бы не стала помогать осквернителю могил даже если бы пребывала в лучшем расположении духа и состоянии организма.

Однако, ирония заключалась в том, что сам похититель распутных клиентов отчего-то, казалось, счел себя должным и вместо того, чтобы бросить ее в лесу умирать или, что очевиднее, воспользоваться ее слабостью, избрал путь благородства и великодушия. Сюжет столь же измученный, сколь и фантастичный: верить в альтруистическую добродетель Зарвин отказывалась, а потому ожидала подвоха или подставы в дальнейшем. Когда же мужлан в очередной раз затемнил девичьи сомнения сердобольным предложением собственных одеяний, Зарвин не смогла улыбнуться и испытать благодарность. Причиной тому послужила очередная вставленная вне жизненного испытания шутка, качество и фундамент коей оставались недоступными куртизанке. Ей в самом деле захотелось ударить самозабвенного остряка, врезав тому со всей дурью и прямо промеж ног и вовсе не оттого, что тот предложил помощь, а исключительно из-за того, как ее предлагал.

— Многие мужчины в моем присутствии стремятся обнажить свои чресла, однако сей блистательный трюк в бесконечном повторении столь же бесчисленного количества мужчин вызывает скорее жалость, нежели гордость за мнимую монструозность представленного размера, — Зарвин иронизировала в не самой эффективной, но все же попытке объяснить, что юмор о спущенных штанах в присутствии абсолютно нагой красавицы вызывает скорее опасение, нежели чувство безопасности и заботы, — и все же ты не такой тупой, каким представляешься, — она жалостливо насупила брови, принимая из рук язвительного храбреца тяжелый предмет гардероба и не без превозмогания силилась накинуть тот поверх блистательной красоты гладкой кожи. Будь она другим человеком, Зарвин могла бы испытать сопричастность и, пробиваясь через тернистые сложности взаимовыручки, сочла бы себя обязанной и даже признательной незнакомцу, но и он был не тем человеком, которого хотелось награждать столь драгоценной симпатией. Тем более, что его мотивы и намерения были по-прежнему неизвестны.

— Полагаю, что так называемое «равнодушие» к угрозам привело тебя к той точке существования, где ты выкапываешь неизвестные могилы и радуешься этому, словно гном, сконструировавший первый мана-двигатель? Махаон спрашивала без обид или умысла, старательно балансируя на одной ноге. Рукой цепляясь за предплечье проводника спонтанных страданий, она со всей возможной ответственностью и старанием пропихивала вторую в рукав своего нового панциря. Пошив и качество соприкосновения ткани с изнеженной кожей оставляли желать лучшего, неспособные и близко сравниться с шедевральностью эльфийских работ и эталонностью привычных костюмов танцовщицы, но выбирать не приходилось. Визуальную картину спасал лишь подчеркнутый разрез, спровоцированный незакрепленными пуговицами, в котором проступали претенциозно соблазнительные женские формы. Разыгрывая фантазию вероятного наблюдателя сбитым в болевой пульсации дыхании, они медлительно вздымались, планомерно расширяя грудную клетку и наблюдательный потенциал персональной привлекательности Лонгплан.

Спустя раздирающе долгое время они вышли к дороге, открывая усталому взору каретный отсвет самостоятельно учиненной аварии и кровавые следы усложняющих ее условий. Зарвин не испытывала жалости, сожаления или ужаса за насильственно прерванные жизни маркиза и его дружков, и даже не собиралась стыдиться отсутствию хоть какой-либо эмоциональной реакции на фактор их вымирания. Напротив, воспринимаемая дивой перспектива радовала и вдохновляла содеянной собственноручно сюжетностью. Даруя неосознанную улыбку и подыгрывая эстетическому наслаждению, освещенная первыми лучами солнца пейзажность бодрила сознание, из-за чего на едва улучимую долю секунды эльфийка забыла о ране и стенаниях. Неохотно снимая собственный вес с позвоночника крайне молчаливого помощника, она сделалась причудливо самостоятельной и без чьей-либо помощи прошла в сторону жеребца, покорно щиплющего травку подле развалившейся упряжи. Красивый и слегка обеспокоенный их появлением зверь вытянул голову, напрягая уши в показательном сосредоточении. Несмотря на свой дерзновенный, горделивый и высокомерный характер, Мадемуазель Махаон с лихвой компенсировала ненависть к людям отчаянно нежной любовью к животным. В доказательной демонстрации тому, в этот самый миг красавица выгнулась в спине, насколько это позволяла травма, аккуратно вытянула перед собой руку и пошла на учтивое сближение. Признанная копытным созданием в качестве доверенного лица, она уже очень скоро стояла в обнимку с вороным очарованием и горько рыдала тому о случившемся. Звук отпускаемых слез, впрочем, отсутствовал полностью, а реальное состояние танцовщицы считывалось лишь сочувственно-субтильным поглаживанием обворожительной гривы и мистически проницательным, словно человеческим взглядом коня.