Он порезал палец. Уголок бумажного конверта начертил аккуратную дугу на его пальце, откуда незамедлительно высыпала алая бусинка крови. Нервные окончания под кожей указательного пальца вспыхнули огнём, и мужчина инстинктивно приложил его к языку, будто в намерении потушить образовавшийся пожар. Пока он это делал, маленькая капля крови упала на лист бумаги, наполненный словами, сформировав некрасивую кляксу. Громко цокнув, Макс смял уже второе испорченное благодарственное письмо издательству Артура Больви и бросил его прочь. У него тряслись руки, и он не мог даже нормально писать.

Это был не лучший период жизни Максимилиана Кристоффа. Несмотря на недавний оглушительный успех научного издания «Энциклопедии Галатеи», в написании которой он принял участие как соавтор, Макс пребывал в крайне скверном самочувствии, в связи со своим недугом. Его помощник Мэрис уже вторую неделю прибывал в госпитале, сраженный лёгочной инфекцией. Макс навещал его время от времени.

В доме становилось прохладно. Оборотень опёрся на поручни своего рабочего кресла и поднялся, будто дряхлый старик. Хлопковая рубашка на нём была мокрой от пота, длинные волосы свисали на плечи сальными лоскутами. Зверь в эти дни оказывал небывалое сопротивление, по неизвестным для Макса причинам. Возможно, он чувствовал одиночество своего носителя, а вместе с ним и его слабость.

Аккуратно спустившись по лестнице из чёрного рон-дю-бушского дуба, Макс взглянул на часы. Время идёт к обеду. Он уже поворачивает в столовую, когда его окатывает ещё одной волной озноба. Быстро оказавшись в гостиной, он обрушивает на камин полный раздражения взгляд, а потом меняется в лице, видя три крупных полена, тлевших среди раскалённых углей. В доме тепло. Это мёрзнет он сам.

Его острый слух улавливает цокот у входной двери. Странный звук вводит его в замешательство, напоминая лошадиных ход, что немыслимо. Неужели в Солгардской моде появились какие-то странные и неизвестные ему каблуки?

Подойдя к двери и опустив ладонь на латунную рукоять, он слышит детский голосок, произносящий слова с ольдеморским акцентом. Уже интереснее.

Дверь открывается и перед высоким мужчиной оказывается фэй-ул, в лёгкой верхней одежде, без плаща или даже зонтика.

— Заходите, пока не промокли окончательно, — бросает он, удивляясь легкомысленности наверняка не местной гости. Солгардский курьер в жизни бы не позволил себе такой глупости, как промокнуть под дождём.

Он указывает на маленький столик слева от входа, из коричневой сосны, целиком прямоугольный, с уклоном на Ивлирский минимализм.

— Посылку оставьте там, — произносит он задумчиво. Он не ждал гостей, но и отпустить девушку, не подготовленную к превратностям безжалостной Солгардской погоды он так же не хотел.

В выборе между разумным и правильным поступком, он выбрал то же, что выбирал всегда.

— Моя гостиная к вашим услугам. Погрейтесь там, пока высыхает ваш плащ, — он делает неловкую паузу, не помня, когда в последний раз именно он, а не Мэрис, принимал в доме гостей, — Я бы предложил чаю, но не уверен, что он у меня есть. Зато в наличии Керкорское красное, Альдерский брэнди и Гарменарская егерская настойка. Если желаете согреться, я бы рекомендовал последнее.

Он шмыгает носом, после чего округляет глаза и опускает голову.

— Простите мне мои манеры. Максимилиан Кристофф. К вашим услугам.

Он принимает благодарность и одновременно ему передаётся та неловкость, с которой миловидная фэй-ул извиняется за неожиданный визит. Ему хватает буквально одного короткого взгляда, чтобы полностью рассмотреть её. Маленькие рожки, двигающиеся ушки, копытца и шерсть без труда выдают в ней сатира. «Большая удача принять в доме лунорождённую» - заметил бы Мэрис, но Макс не был ни суеверным простаком, ни лунным фанатиком. Его завораживало увиденное собственными глазами и без каких-либо домыслов и мыслительных надстроек. С каждым её кротким шагом и ослепительной в своей невинности улыбкой писатель начинает проникаться к гостье, будто заворожённый какой-то магией. Давно в его холодном и унылом доме не было таких посетителей. Словно с посылкой в качестве бонуса от курьера значилось и простое человеческое тепло.

Гостья принимает предложение провести какое-то время в доме, но от горячительных напитков отказывается. Взяв инициативу, она настаивает на самообслуживании, чем для Солгардского писателя полностью подтверждает своё провинциальное происхождение.

Её независимость слегка задевает гордость оборотня, словно в её словах таится сомнение в способности Макса как подобает проявить гостеприимство (в чём, по правде сказать, есть резон) но лишь чуть-чуть, не походя на попытку оскорбить. Мимолётная мысль улетучивается, стоит ему вспомнить, что он не представился, а получив имя пришедшей, историк удостаивается повода для других размышлений.

Девушка, зовущаяся Гердой, называет его «сэром» и интересуется его здоровьем, и в этот момент мужчина хмыкает и улыбается. По ряду причин. Отчасти, потому что вспоминает, что выглядит как жертва какой-то заразной хвори, хотя иммунитет Зверя его защищает от массы болезней. Отчасти, потому что его назвали рыцарем, хотя его альтер-эго, Макс Кристофф, никаким дворянином не являлся.

— Я не рыцарь, чтобы меня называли «сэр», Герда, — говорит он уверенно и мягко, выучив этот аккуратный менторский тон за годы преподавания от лица Ордена Камелии, — Просто Макс. В крайнем случае – мистер Кристофф.

Ему не нравилось последнее обращение, но вариация с «господином» ему не нравилась ещё больше. Желая побыстрее уйти с темы правильного использования тех или иных социальных терминов, он намеревался уверить пришедшую в своём полном здравии – тем более, что ему даже не пришлось бы врать, но та самым возмутительным образом взяла и увела Макса в гостиную.

— Поверьте, я в полном порядке! Позвольте мне самим всё сделать! — говорит он куда тише, чем хотел, пока его усаживают в кресло, после чего, не дав даже набрав воздуха в лёгкие для новой порции возражений и протестов, его накрывают шерстяным покрывалом, которым обычно укрывался лишь Мэрис, по причине того что Макс терпеть не мог все эти волоски и шершавость.

Сказать, что Макс едва не потерял дар речи от такого поведения вошедшей в его дом курьерки – значит сказать ничего. Он был знаком с новыми веяниями, и явление «эмансипации женщин» для него не было новым. Но он никогда, даже во сне, не подумал бы, что с ним это случится настолько комично. Что пришедшая с посылкой фэй-ул усадит его лечиться и пить горячий чай у камина, просто потому что он плохо выглядит. В его же доме. Без его разрешения.

— Извините, Герда, но я вынужден настоять, — он  сдвигает с себя плед, демонстрируя этакий бунт, после чего медленно направляется к столовой, которая находилось на том же этаже, что и гостиная – на первом.

Оказавшись там, среди шкафов, буфетов и столов, выполненных из желтоватой лакированной Ольдеморской сосны, Макс удивительно быстро находит маленький сундучок, внутри которого находится душистая тёмная стружка. Тёмный чай из юга Рон-дю-буша, из которого получалось крепкое, но довольно сносное снадобье.

В первую очередь надо было разогреть воду. Пройдя в зону кухни, где располагались духовки, столешницы для нарезки еды, плиты и духовки, писатель подошёл к самовару и отодвинул крышу, рассматривая запасы угля. Ни щепотки. Разумеется, Мэрис, любивший чистоту, не оставил внутри ничего. Засыпав внутрь стружки, щепок, Макс поджёг спичку и опустил её в кувшин для растопки. Выждав ещё секунд десять, он засыпал внутрь немного древесного угля, из мешочка, находившегося в тумбе рядом. Вернув внимание к гостье, пока вода по стенкам самовара только начинала вбирать в себя стекло, писатель хочет развлечь гостью привычным для него способом – рассказав историю, но рассудив, что это будет невежливо, пользуясь привилегиями хозяина дома, задаёт вопрос.

— Вы всегда, оказавшись в чужом доме, решаете взять бразды правления в свои руки?

Он говорит это без злобы, скорее поддразнивая, опустив голову и заговорщицки глядя на фэй-ул исподлобья и улыбаясь.

Утонув в бытовой рутине, он легко упустил из виду состояние своей гостьи – словно отруганный ребёнок, она опускала глаза в пол, видимо приняв слова Макса слишком близко к сердцу. На его вопрос, который вполне мог показаться насмешливым и едким, она отвечает неловко и понуро, выдавливая из себя самый безопасный вариант, будто за неправильные слова он может её обидеть.

Он никогда бы так не поступил. Но она ведь этого не знала.

Вопрос закрывается, не получив должного ответа. Один кивок и всё. Достаточно ли этого? Он надеется, что да. Герда задаёт неуверенный вопрос, и Макс внимательно слушает дальнейшие слова девушки, относясь к её оправданиям со всей серьёзностью. Не сказать, что он легко принимает их всерьёз. Он улыбается краешком губ, словно польстившись. В каком-то уголке сознания аналитическая часть ума корит его за этот довольный вид, вызванный полученным ощущением морального превосходства. Макс подавляет этот порыв самобичевания, вызванный современными тенденциями. Во-первых, это нелепо. Во-вторых, это не так.

— Вы меня не задели, — усиливая свои слова, он медленно кивает, как бы убеждая в этом свою гостью, — Я действительно чувствую себя неважно. Просто не настолько.

Это было правдой. Его состояние было крайне сложным и недостаточно изученным с медицинской точки зрения, но попытавшись описать своё положение, он сказал бы, что его тело борется с самим собой. В такое время его крайне легко жалеть, особенно учитывая, что ему невозможно помочь.

Но Макс не хотел, чтобы его жалели.

Она смотрит ему в глаза и отводит взгляд. Какая всё же застенчивая ему попалась девчушка.

Герда спрыгивает с кухонного столика, громко ударив копытцем об плитку тёплого белого цвета. Услышь этот звук Мэрис, его сердце отбило бы ритм разъяренного домохозяина. Макс же старательно поддерживал невозмутимый и безучастный вид ещё с того момента, как она, каким-то лунным чудом, взобралась на столик, с которого теперь слезла.

Гром отрывает его от мыслей про возможные царапины на полу и лишает Герду решимости покидать здание. Макс улыбается чуть шире от осознания страха юной особы перед грозой. Точно из Ольдемора.

Аппарат с подогретой водой издаёт громкий свист. Макс совершает пару оборотов маленького вентиля, и из трубки в пузатый блестящий кругляш льётся кипячёная вода. Через пару минут в фарфоровый чайник падает два ситечка размером с спелые сливы, наполненные душистыми травами. Макс терпеть не мог пить чай, заваренный прямо в кружке — по Рон-Дю-Бушскому обычаю. Однако, встречая некоторых гостей, приходилось иметь нужную посуду наготове.

— Я бы одолжил вам свой зонт, но не уверен, что он спасёт вас от ветра, - это было отчасти правдой. Где гроза, там и гром. Где гром, там и бушующий ветер. Опустив чайник и пару чашек с подставками и ложечками на поднос, Макс кивнул в сторону двери в гостиную, как бы призывая помочь ему – придержав её.

— Расскажите пока что про вашу семью. У вас, у фэй-ул, удивительная, должно быть, жизнь!

Боковым зрением Макс замечает замешательство гостьи. За свою долгую жизнь он научился очень чутко чувствовать сомнение в глазах зрителя, оценивавшего его жизнь, его маску, его образ. Что-то было не так, и дело уже не в общей неловкости их диалога.

Макс не теряется. В такие моменты самый правильный подход – играть свою часть дальше. Лгать до конца.

Герда задаёт свой вопрос и в потоке своих мыслей Макс не сразу даже понимает, что речь ведётся о его здоровье. Он робко улыбается, ведь молодым людям свойственно недооценивать болезни тела, и этому стереотипу ему стоит соответствовать. Слово хворь не что-то такое, что может свалить тебя с ног и убить. О нет, это скорее вызов, испытание, ниспосланное богами, Луной, или чем-то ещё. Конечно же Макс не верил в эту чушь и относился ко всем бедам серьёзно. Но Герде не надо было это знать. Её робкая и застенчивая натура итак слишком остро воспринимала любую дурную весть и возможное осложнение – как засаду. Он знал этот типаж девиц, в беде терявших голову и каменевших в ступоре. Обычно это раздражало Макса в женщинах. Но сейчас это было даже забавно.

— Не сомневайтесь во мне, я справлюсь, — он слушает как Герда упоминает верования её семейства и улыбается ещё шире, скорчив глубокомысленную гримасу и начав подражать преподавательскому лекторскому тону, — Почти все хвори так или иначе связаны с недугом духа. Врачеватели современности называют это «психосоматикой».

Он уводит разговор в несерьёзное русло и это помогает. Душистый напиток, томящийся в пузатом чайнике, ливень, идущий рука об руку с тяжёлым выматывающим ливнем. В ответ на его предложение одолжить зонтик Герда вежливо отшучивается. Всё идёт как по сценарию, словно в театральных пьесах, где двое молодых людей уединяются у камина, чтобы в тепле и уюте поговорить о чём-то, что их волнует. Всё почти так, если только забыть, что Макс на деле вовсе не молод, а Герда не человек.

Но кого это, по правде, волновало бы? Современное воображение придумало бы и не такое. И ведь к лучшему.

Они проходят обратно в гостиную. В небольшом, отделанном кирпичом пространстве, где происходила растопка – тлели остатки двух крупных поленьев и Макс, отойдя чуть вправо, достал ещё пару маленьких брёвен, дабы добавить в дом тепла. Обычно и этим занимался Мэрис. В первый же день, когда они заселились в этом доме, историк перепутал отверстие воздухозаборника с поленницей, чем едва не вызвал пожар. После этого оборотень зарёкся когда-либо прикасаться к этому устройству.
Но сегодняшний случай был особенным, достойным нарушения некоторых правил.

Пока из небольшого шкафа Макс доставал покрывало для своей гостьи, та отвечала на его вопрос. Он внимательно слушал Герду, не задавая наводящих или уточняющих вопросов, несмотря на колкое желание «вставить слово», свойственное всем учёным мужам. Было бы слишком равнодушно воспринимать сказанное ей как совокупность фактов. Она права, они оба не застали магический катаклизм, но Макс слишком хорошо знал это чувство, когда трагедия вынуждает тебя уйти с насиженного, родного тебе места. Она упоминает своих братьев, и историк уделяет пару секунд, чтобы улыбнуться ей, пока в её глазах находит отражение совсем другое время и место.

Её рассказ уходит в русло гнетущих сомнений о семье, и Макс протягивает Герде плотное, но лёгкое хлопковое покрывало цвета травяного луга, без вышивки и узоров – на современный манер.

— Уверен, дело не только в порядках, — он присаживается, укрыв себя тем самым пледом, которым некоторое время назад его пыталась накрыть и Фэй-ул. Между ними – маленький столик, на котором ждёт, когда о нём вспомнят, чайник и пара чашек с блюдцами и стальными отполированными ложками.

— Страх очень редко берёт вверх над семейной привязанностью, можете мне поверить. Готов биться об заклад, у вас ещё будет возможность убедиться в правоте моих слов.

Он хочет пошутить, что, в случае неудачи, она знает где его найти, но слова не вырываются из глотки. Слишком легкомысленная шутка, когда речь идёт о таких тонких и нежных материях. Лучше было оставить девушке надежду. Даже если она окажется ложной.

Из мыслей его вырывает треск в недавно прошенном полене, а сразу за ним и прошение на разрешение задать вопрос. Он вежливо кивает, протянув руку к сосуду с настоявшимся напитком и разлив его по чашкам. Макс делает короткий аккуратный глоток, боясь обжечь губы и язык, после чего кладёт блюдце на плед, дав тому немного остыть.

— Мой помощник сейчас отсутствует, обычно в доме находимся только мы вдвоём, — он делает небольшую паузу, боясь уточняющих вопросов, которые почти всегда следовали после выданных историком сведений. Но хуже всего было думать о том, чего узнававшие его поближе люди не спрашивали. Какие нелепые догадки строили в своей голове, получив новость о двух мужчинах, проживающих под одной крышей. Обычно он не объяснялся и не распахивал детали своей жизни так легко. Но разве его гостья могла замышлять против него что-то дурное?

— Его имя Мэрис Линдерманн, он сопровождал меня в моих странствиях по Эльпиде. В данный момент ему не здоровится, и за ним следят доктора из местной лечебницы. Он стар, и я вряд ли смог бы оказать ему должный уход.

Это было лишь наполовину правдой. Максу очень нелегко далось решение его старого друга доверить своё лечение кому-то другому. Их связывало слишком многое, чтобы оборотень после стольких лет мог легко отпустить своего друга.

— Так что вы абсолютно правы, Герда. Дом сейчас пуст, если не считать нас двоих.

Он хохлится и приподнимает подбородок, когда она называет его закалённым. Макс прекращает дразнить её, чтобы шутовское веселье не зашло слишком далеко. Хорошего должно быть немного.

Время для них незаметно идёт, как и тепло горящего камина – оно постоянно в своём наступлении и увлекает их в будущее, усыпляя бдительность своей незыблемостью. Прямо как домашний уют, оно словно заставляет их привыкнуть, поверить, что так хорошо было всегда.

Герда продолжает рассказывать о своей семье и в её словах Макс видит грёзы по дальним странам. Она называет мир большим, и историк вспоминает далёкий горизонт Моря Туманов, когда он впервые в своей жизни перестал видеть что-либо вокруг себя, кроме бесконечного неба и бесчисленных волн. Она называет мир интересным, и он вспоминает как впервые оказался на Великом Рынке Балмэя, окружённый существами, которых никогда раньше не видел, говорящих на языках, которых никогда раньше не слышал. Девушка упоминает светлые стороны мира, и мужчина закрывает глаза, вспоминая все те разы, когда люди были добры к нему. Герда говорит о тёмных проявлениях жизни, и Макс открывает глаза, не желая вспоминать все те кошмары, свидетелем, а порой и причиной которых он стал. Она говорит жалеет, что не может показать этого своей родне. Макс жалеет вместе с ней. Жалеет, что он тоже не может показать. И в то же время радуется, поскольку знает, что знание, как и время - может быть даром, а может быть и проклятием. Он хочет приободрить, но не хочет толкать свою гостью ни на что опрометчивое, о чём ей, как и ему, потом предстоит жалеть долгие годы. Поэтому Макс отвечает осторожно, мудрёно и боится, что этим самым себя как-то выдаст.

— Мы всегда боимся того, чего не знаем, но всё тайное рано или поздно становится явным. Они увидят мир, когда настанет время.

Их разговор уходит в более приземлённое и конструктивное русло.

— Когда мы отсутствуем, то позволяем себе услуги горничных.

Макс в своё время был против такого решения, но Мэрис уверил своего друга, что это будет верным решением. Так и вышло. Теперь Герда говорит хозяину дома, что направить старика к доктору было верным решением, заботливо и чутко выражая надежду на скорое выздоровление старого человека. Оборотень тяжело выдыхает. Он надеется, что и в этот раз всё будет хорошо.

После непродолжительной паузы, грозившей стать чуть ли неловкой, Герда обращает своё внимание на вещицу над камином. Макс секунду проводит в удивлённом ступоре, а после широко улыбается.

Как он сразу не догадался. Герда ведь Фэй-ул. Лунное творение. Дитя ночного светила. А ведьма вручила оборотню то, что называлось Лунным Камнем, напутствовав отдать его тому, кому он приглянется. Макс никогда не был суеверным человеком. В то время, когда ему отдали эту вещицу, он был один, и все, кто был ему дорог, либо умерли, либо ещё не родились. Он сохранил этот дар. Он жёг кожу ликантропа, подобно серебру, но Макс помнил, что этот светлый блестящий камушек был важен. Он хранил его в закрытом ожерелье на своей шее, пока у будущего историка и учёного не было постоянного дома. Зажив в своём доме в Солгарде, писатель оставил камень на полке у камина, вспоминая о нём лишь тогда, когда его надо было спрятать в шкатулку с другими драгоценностями. В те дни, когда их с Мэрисом не было дома и они боялись, что их могут обокрасть.

Он берёт камушек в платочек, словно ювелир, изящно скрывая таким образом, что артефакт может нанести мужчине какой-то вред. Да и честно говоря, большинство артефактов, даже без негативного воздействия на своих владельцев, заслуживало столь бережного отношения. Макс протягивает его Герде, бережно, но в то же время легко.

— Возьмите. Не бойтесь.

Оборотень забыл свойства этого камня, памятуя лишь что тот не наносил никому вред, кроме него самого. Но сейчас он вручил Лунный камень лунному существу. Он смотрел на Герду, предвкушая какую-то реакцию, с горящим интересом в глазах, словно озорной мальчишка. Он забыл обо всём. Ему было любопытно.